- 31 -

Дети Речлага и их мамы

 

После отправки детей в детдом в ОЛПе № 2 произошли большие перемены. Это было время, когда завершилась организация Речлага. О Речлаге нужно сказать несколько слов. В конце 1940-х гг. началось преобразование лагерей в связи с усилением лагерного режима. В Коми АССР в период 1948 -1950 гг. были созданы два особых лагеря: Речной в Воркуте (Речлаг) и Минеральный в Инте (Минлаг). В этих лагерях сосредоточили «наиболее опасных преступников», осужденных по ст.58 УК РСФСР (и по аналогичным статьям УК других союзных республик). Среди них были политзаключенные и каторжане. Хотелось бы обратить внимание на то, что в 1948 г. указ о введении в нашей стране каторги, принятый в апреле 1943 г., был отменен, и те, кто был осужден на каторжные работы, перешли в Речлаг или в Минлаг. В этих лагерях режим во многом напоминал каторжные лагеря - решетки на окнах, запоры на дверях бараков, вохра с автоматами и собаками, запрет на бесконвойный выход из зоны, номера на одежде. Прежде номера носили только каторжане. Параллельно с Речлагом существовал Воркутлаг, который считался лагерем обычного (не особо строгого) режима. В нем попадалась и 58-я статья, но в небольшом количестве (главным образом - малосрочники), основное же лагнаселение состояло из бытовиков и уголовников.

Меня перевели в Речлаг 30 ноября 1950 г. В моей учетной карточке, с которой я познакомилась в 1993 г., так и написано: «убыла в Речлаг 30.XI.50». Номер мой изменился. Вместо каторжного номера «Е-105», который я носила шесть лет, с 1944 по 1950 г., я получила речлаговский номер «М-702». Некоторое время меня перебрасывали из одного лагерного подразделения в другое. На Мульде и на «14 километре» я строила железную дорогу местного значения. Место стройки все время удалялось от зоны, где мы проживали, увеличивалось время подконвойного похода «туда» и «обратно», мы уставали до такой степени, что, добравшись до барака, валились на нары без сил. Здесь пришлось перенести сильнейшее потрясение:

 

- 32 -

когда нас пригнали в зону, мы нашли следы недавней расправы - на стенах бараков следы от пуль, кровавые пятна, на нарах засохшие лужи крови и более страшные свидетельства. До нашего женского этапа здесь был мужской лагерь. Поползли слухи, что произошло восстание, подавленное самым свирепым способом.

Потом был женский лагерь на «Втором Кирпичном». Вначале я опять попала на общие работы, но в скором времени меня взяли медсестрой в санчасть и «жить стало лучше, жить стало веселее». Здесь на меня сильнейшее впечатление произвело посещение мужского лагеря на Безымянке, где содержались «немецкие военные преступники». Но об этом нужно рассказать отдельно, чтобы далеко не уходить от основной темы - рассказа о лагерных детях и их матерях.* А с ними я встретилась в мамском лагере на юге Воркутинской земли, на берегу многоводной реки Усы. Точный речлаговский номер лагерного подразделения мне не удалось установить, а описательно он, лагерь матери и ребенка, находился между пристанью Воркута-Вом (впадение реки Воркуты в Усу) и железнодорожной станцией Сейда. Неподалеку находился совхоз «Заполярный». Так я второй раз в своей лагерной жизни столкнулась с маленькими узниками. Первый раз это были маленькие каторжане на ОЛПе № 2, второй - маленькие речлаговцы.

Попытаюсь сравнить эти два запроволочных мира. Объединяло их то, что дети появились на свет за колючей проволокой. Они с самого рождения были обделены судьбой и всю свою дальнейшую жизнь должны были носить клеймо детей «врагов народа». Некоторое различие заключалось в происхождении и бытоустройстве этих двух лагерей. Каторжанский ОЛП № 2 был производственным лагерем. Все его лагнаселение предназначалось для работ в шахтах. Детясли представляли собой некий экзотический островок, жизнь которого во многом зависела от доброй или злой воли начальства. Речлаговский лагерь матери и ребенка с самого начала был задуман и создан как специализированное учреждение, вся обслуга которого предназначалась не для работы на производстве, а для внутрилагерных работ. Здесь не нужно было ходить к лагерному начальству и добиваться разрешения на получение детского питания, детской одежды и т.д. Все это было предусмотрено с самого

 


* Эта история очень коротко рассказана в моей книге «Воркутинские заметки каторжанки «Е-105».

- 33 -

начала. В основном в этом лагере было лучше и детям, и матерям. Но в чем-то было хуже - детей отправляли в детдом в двухлетнем возрасте, а на ОЛПе №2 они задержались до 3-4 лет. Этап двухлетних крошек в условиях Севера приводил матерей в отчаяние. Единственное спасение все видели в одном - в приезде родственников, готовых взять на воспитание лагерного ребенка. Были случаи, когда детей забирали в возрасте 10-11 месяцев, чаще всего - в полуторагодовалом возрасте.

Медицинское обслуживание детей здесь было организовано гораздо лучше. Например, была лаборатория клинических исследований, в которой проводились исследования крови, мочи, мокроты, желудочного сока, кала и конгрементов. В соседнем сангородке, где находилось взрослое население (доходяги и прочая слабкоманда), подобной лаборатории не было.

С этой лабораторией связаны последние три года моей лагерной жизни. Я создавала лабораторию, я была ее единственным сотрудником - и лаборантом, и заведующей. Моя мамочка прислала мне из Москвы книгу А.Я.Альтгаузена «Лабораторные клинические исследования» (Медгиз, 1951) - учебное пособие для медицинских учебных заведений и школ медицинских лаборантов. Она служила мне настольной книгой, с которой я не расставалась. Она была моим университетом, моим храмом науки. Мне приходилось абсолютно все выполнять самостоятельно: от подготовительных и подсобных манипуляций до самых сложных анализов, включая микроскопию. Помощников и наставников я не имела. Все свободное от непосредственной работы время я проводила, уткнувшись в книгу. И училась, училась, училась.

Случались и казусы. Наш врач, Мария Мироновна Коцюба, получила медицинское образование за рубежом. Когда она назначала те или иные клинические исследования, она пользовалась терминологией, принятой в странах Запада. При составлении учебника Альтгаузена сказалась наша советская тенденция - как можно меньше упоминать зарубежных фамилий (будто бы все сделано нашими медиками и химиками). Однажды Мария Мироновна мне говорит: «Определите виноградный сахар в моче с помощью реакции Фелинга». Я бросаюсь к Альтгаузену, лихорадочно листаю страницы - нет такой реакции! Я в полнейшем отчаянии - не знаю что делать, как быть. Благо в этот день в нашей зоне находился профессор Александр Васильевич Хохлов. Он проживал в соседнем сангородке, к

 

- 34 -

нам его приводили под конвоем как консультанта. Я к нему с вопросом: «Что это за реакция Фелинга?» Он берет моего Альтгаузена. «Вот смотрите, здесь все описано, это реакция со щелочным раствором сернокислой меди. Фамилия Фелинга не значится, а когда я учился, ее еще упоминали».

Такая же история произошла с количественным определением белка в моче. Мария Мироновна назначает «пробу Геллера». Нет Геллера в моем учебнике, а есть способ, усовершенствованный Альтгаузеном! Мне пришлось в своем учебнике делать во многих местах перевод советских медицинских терминов на западноевропейские.

Мария Мироновна Коцюба была в нашем лагере примечательной личностью. Родом из Западной Украины (родилась в Самборе). Осуждена на 15 лет каторжных работ как украинская националистка, прибыла на Воркуту из львовский тюрьмы. Ее каторжанский номер «Ш-251»-конец алфавита. Сразу можно определить, что прибыла в лагерь гораздо позже меня: мой номер «Е-105». Действительно, из учетной карточки я узнала, что ее пригнали этапом в январе 1946 г. (а меня - в июле 1944). Мы с ней вместе были на ОЛПе № 2, потом встретились на Усе. Ее девичья фамилия Тарнавская. Она дочь известного генерала времен первой мировой войны Мирона Тарнавского. Род Тарнавских - старинный украинский дворянский род, вернее, польско-украинский. Некоторые представители рода считали себя поляками, некоторые - украинцами. В русском варианте фамилия преобразовалась в Тарновскую. В лагере Мария Мироновна продолжала держаться со шляхетской гордостью. Западные украинцы относились к ней чрезвычайно почтительно, считая ее одной из героических личностей УПА. Она была значительно старше многих из нас. В 1950 г. ей исполнилось 48 лет.

Работа в клинической лаборатории меня очень увлекла. Каждый день я пополняла свои знания, а это было именно то, к чему я всегда стремилась. Если мне не судьба учиться в университете, то здесь, в лагере, хоть чему-то постараюсь научиться! Последние три года лагерной жизни были для меня самыми «светлыми», если так можно выразиться, говоря о лагере. Я называю этот период «рассветом над рекой Усой».

С детьми я общалась каждый день, но далеко не так, как на ОЛПе № 2. Там я была воспитательницей, знала каждого ребенка как своего собственного, о каждом могла написать целый трактат.

 

- 35 -

Здесь же я хорошо знала только тех детей, с мамами которых была дружна.

Однажды произошло страшное событие - пожар в бараке, где находились дети. Это случилось ночью. Поскольку наш лагерь был режимным, то на ночь бараки запирались на запоры. Мамки жили отдельно от детей. Детские бараки находились в той же зоне, но группировались отдельно. Эта часть зоны называлась «Детскими яслями». Детские бараки не запирались. На ночное дежурство оставалось несколько человек- няня, медсестра в каждом детском бараке и одна дежурная врачиха на все детясли.

Когда в мамском бараке кто-то увидел через окно языки пламени над одним детским бараком, началась страшная паника. Боже мой, какие вопли и стоны начали сотрясать воздух! Мамки пытались выломать двери барака, и в одном бараке это удалось сделать. Толпа мамок понеслась к детским баракам. С вышек раздались выстрелы. Это была ужасная ночь! Пламя и дым над бараками, крики и плачь детей, вопли матерей, оставшихся в запертых бараках, рев толпы, вырвавшейся из-под запоров, и стрельба с вышек! Страшная ночь! Общими усилиями детей удалось спасти, пожар ликвидировать. Но чего это всем стоило!

Расскажу несколько конкретных историй о лагерных детях и их мамах.

 

Димочка, который остался без мамы. Прежде всего речь пойдет о маленьком Димочке Слёзкине, которому пришлось некоторое время жить в лагере без мамы. Его мама, Женя Слёзкина, моя большая приятельница, попала в лагерь самым невероятным и самым обидным образом. Будучи белорусской партизанкой, она оказалась в тюрьме гестапо, откуда ее спас один немецкий офицер. Как это произошло - я описала в своих «Воркутинских заметках каторжанки Е-105». Поэтому не буду здесь повторять эту совершенно невероятную историю. Речь пойдет только о Димочке. Как уже было сказано, в нашем мамском лагере детей держали только до двух лет. Затем формировались группы для отправки в детдома, которые обычно располагались в более южных краях по отношению к Заполярью. Например, большой детдом, куда попадали дети, родившиеся в северных лагерях, находился в Тотьме. Во время отправки адрес детдома был неизвестен. Адрес сообщали мамкам гораздо позже. Перед отправкой детей фотографировали. В этот момент удавалось

 

- 36 -

сфотографировать и более младших детей. Женя сфотографировала Димочку примерно в полуторагодовалом возрасте. Отослала снимок своей маме. Я тоже получила подарок. Эта фотокарточка хранится у меня по сей день.

Все, кто имел хоть малейшую возможность, старались отправить своего ребенка к родным на «Большую землю». Когда ребенок доживал до годика (многие покидали сей мир в младенчестве), из зоны к родным неслись слезные просьбы приехать и забрать несчастное чадо, и не в коем случае не опоздать. Нужно отдать должное родственникам - многих детей забрали из лагеря, спасли от детдома. А добиться разрешения посетить Воркуту, которая в 1940-1950-е гг. считалась закрытой секретной зоной, было далеко не просто и очень даже не безопасно!

Женя договорилась в письмах со своей мамой, что, когда Димочке исполнится примерно год и девять месяцев, она постарается забрать его в Минск. Но вскоре Женя получила письмо с извещением, что мама заболела. Женя буквально извелась от страха, что Димочку не успеют забрать домой. Напрасно я пыталась ее успокоить. У нее были плохие предчувствия. Эти предчувствия оказались не напрасными - Женю вызвали на переследствие. Ей предстоял путь из Воркуты в Минскую тюрьму. Опять этапы, пересылки, опять допросы и упорное стремление следователей проводить их собственные версии, которые ничего общего с действительными событиями не имели. Опять все сначала... А как же Димочка? Успеет ли бабушка приехать до отправки детей в детдом? Как он, такой слабенький, останется в зоне без мамы? Женя металась как безумная. То начинала собирать вещи, то бросалась к Димочке, то ко мне, умоляя не оставить ее сыночка...

- Женечка, даю тебе слово, что буду заботиться о Димочке как о родном! До приезда твоей мамы мы не отдадим Димочку на этап. Добьемся у начальника разрешения, чтобы его не отправляли.

А конвой торопил: «Скорей собирайся с вещами! Давай, давай!» Когда ее уводили, она не в силах была идти, конвоиры буквально выволокли ее из барака.

Потянулись тяжкие дни ожидания. Тревожило состояние здоровья Димочки. Он был нервным, впечатлительным ребенком. Разлука с мамой, да еще при таких обстоятельствах, потрясла его. Я старалась как можно чаще находиться с ним рядом, при первой возможности прибегала к нему с работы, часто оставалась на ночь.

 

- 37 -

Нужно сказать, что и многие окружающие не остались безучастными. Общими усилиями мы организовали при Димочке постоянное дежурство.

Наконец наступила счастливая минута - приехала Димочкина бабушка! Она надеялась взять Димочку из рук своей дочери и хотя бы несколько минут поговорить с ней. Но дочери в зоне не было. Можно представить себе как это потрясло ее маму! Не знаю, о чем говорило лагерное руководство с этой несчастной женщиной, наверное, она не услышала никаких объяснений. Я пыталась получить разрешение вынести Димочку из зоны, передать его бабушке и хотя бы в нескольких словах объяснить ситуацию, сказать, что Димочка все время был со своей мамой и ее только недавно вызвали, видимо, на пересмотр дела. Но разрешения я не получила. Димочку забрала вольнонаемная сестра, которая уверила нас, что вручит его бабушке. Из вещественных напоминаний об этой печальной истории у меня осталась лишь одно фото! Худенький болезненный малыш с отчаянием взирает на окружающий мир.

А вот еще одно фото маленького речлаговского узника Славика Кузнецова, подаренное мне его мамой перед отправкой в детдом. Мальчик много хворал, мне часто приходилось брать кровь на анализ из его маленького пальчика. Мама старалась как можно дольше задерживаться в лаборатории, чтобы излить мне свою душу. У нее не было надежды на родственников, никто из них не обещал приехать за лагерным ребенком. Оставался путь в детдом! Когда детей фотографировали перед этапом, она с рыданиями прибежала ко мне и подарила на память его фото. Ей некому было послать изображение своего лагерного ребенка, у нее не было надежды, что кто-то сохранит его младенческий образ. Она попросила об этом меня, и я выполнила ее просьбу.

Свою дочь она назвала Музой. Вся жизнь Маргариты Николаевны Маньковской прошла под знаком музыки. До войны она окончила Харьковскую консерваторию сразу по двум отделениям: фортепиано и композиторскому. С 1941 по 1943 г. находилась на территории, оккупированной немцами. Осуждена Военным трибуналом войск НКВД Полтавской области в октябре 1943 г. на 15 лет каторжных работ и 5 лет поражения в гражданских правах. Я познакомилась с ней в 1946 г. на ОЛПе № 2, мы жили в одном бараке. Ее каторжанский номер «Ж-965». Затем мы встретились в Речлаге на

 

- 38 -

мамском ОЛПе, где она носила номер «М-154». Здесь Марго (как мы ее называли) активно работала в лагерной самодеятельности. В детяслях у нее была какая-то не очень четко определенная должность, нечто вроде музыкального руководителя. Она писала музыку к детским песенкам, готовила музыкальную часть праздничных концертов для малышей. У меня сохранились ноты сочиненного ею «Первомайского марша». Здесь я приведу эти ноты как пример лагерного музыкального творчества. Ее лагерная судьба была трагична в смысле нереализованности богатейшего музыкального потенциала. Специалист высокого уровня, она не могла работать по специальности. Казалось бы, ее должны были взять в Воркутинский музыкально-драматический театр, в котором работали заключенные артисты. Так не случилось - она ведь была каторжанкой, а не заключенной. Каторжане не имели права на свободный выход из зоны, а артисты театра имели такие пропуска и разъезжали по гастролям. Вот Маргарите и пришлось все годы неволи довольствоваться лагерной самодеятельностью и сочинением детских песенок и праздничных маршей.

Свою дочь, родившуюся в лагере, она назвала Музой. Мне кажется, что этим именем она как бы заклинала судьбу, чтобы та смилостивилась и хотя бы дочери даровала счастье жить в мире искусства и музыки...

Мы с Маргаритой Николаевной часто и много говорили о музыке. Я была глубоко тронута ее подарком ко дню моего рождения 24 апреля 1953 г. Это был мой последний (десятый) день рождения за колючей проволокой. Марго подарила мне небольшую сделанную своими руками книжечку «На память, Леночке». Она начиналась поздравительными стихами - своего рода репортажем о нашем «сидении в волшебных музыки мечтах»:

Примите, Лена, в день рожденья

Вы поздравление в стихах!

Как часто с Вами мы сидели

В волшебных музыки мечтах.

Мы с Вами, кажется, имеем

Почти один и тот же вкус,

Люблю я музыку Шопена,

А за Равеля не берусь!

Мы долго Листа помнить будем,

А также Скрябина прелюд

 

- 39 -

И никогда мы не забудем

его «Двенадцатый этюд»!

Волнует сердце Григ суровый,

Над нами взял свою он власть,

Как будто ледяным покровом

Покрыл он пламенную страсть!

Уж если Грига я играю,

То оперетту не проси!

И с Вами я как льдинка таю

От «Увлеченья» Дебюсси.

Чайковский вечно будет с нами,

«Онегин» так чарует нас!

Вскружил нам голову мечтами

Его «Забытый» нежный вальс.

Шопеном увлекались с Вами,

Он уносил нас до небес,

Овеян сладкими мечтами,

Его «As-dur»-ный полонез!

Как счастлив тот, кто понимает

И ценит музыку всегда.

Кто силу музыки узнает,

Тот не скучает никогда!

Мы скоро с Вами расстаемся

На много месяцев и дней

И никогда уж не сойдемся

В «Собранье Шмаговских друзей».

И пусть когда-то на свободе

Вам эти встретятся стихи,

Тогда и вспомните Вы годы

Что с нами вместе провели!

Желаю счастья! Уважающая Вас

М.Маньковская. 23/IV53

А дальше в этой книжке рукою Маргариты написаны ноты: «Этюд № 12» Скрябина, «Поэма» Фибиха и «Воспоминание о Гапсале» Чайковского. Сделано это в адаптированном варианте с учетом моих технических возможностей. Вот такой подарок я получила от нашей Марго на свой день рождения! Не хлебом единым жили узники режимных лагерей!

Маргарита Николаевна освободилась на два года позже меня. Она навестила нас с мужем в квартире на улице Победы, и мы предло-

 

- 40 -

жили ей на первых порах пожить в комнатушке Алексея в доме на Советской, 1. Там время от времени находили приют многие наши знакомые после выхода из зоны. Но Марго уже устроилась на одной из шахт Северного района, где организовала в клубе шахтеров самодеятельность и дирижировала хором. В дальнейшем наши контакты оборвались, к моему большому сожалению. Через много-много лет от Ларисы Высоцкой (Гуляченко) я получила ксерокопию фото Марго с дочерью Музой. Никаких сведений об их судьбе мне так и не удалось собрать.

 

Дуся Андрощук и ее сыночек Мирослав. В моей памяти Дусенька Андрощук занимает особое место. Тихая, скромная, задумчивая, приученная к одиночеству, она в то же время обладала скрытым от посторонних глаз стержнем - мужеством и спокойной твердостью. Она избегала рассказов о себе. Я никогда от нее не слышала, кто был отцом ее лагерного сыночка Мирослава. Натура жертвенная, она будто бы жаждала принести себя в жертву. Я с ней познакомилась задолго до Речлага - мы обе были каторжанками, жили в одном бараке на ОЛПе № 2. Я относилась к ней с большим уважением и симпатией за ее высокую нравственную планку. Мы дружили, она попросила меня стать крестной матерью Мирослава, родившегося в Речлаге. Родом она из Западной Украины, перед войной окончила гимназию в Луцке, свободно говорила по-польски, русским языком пользовалась по необходимости и при случае старалась переходить на украинский.

Когда Западная Украина в 1939 г. была присоединена к СССР, Дуся стала участницей молодежного сопротивления, за что попала в тюрьму. Ей пришлось перенести страшное потрясение в начале войны, когда немцы наступали, а «комуняки»* спешно покидали Луцк. Что в таких случаях делали с тюрьмами? Обычно тюрьму поджигали, так как эвакуировать заключенных не было возможности, а оставить их целыми и невредимыми было нельзя. Луцкая тюрьма находилась в старинном каменном соборе, который огонь не брал. Тогда заключенных решили уничтожать другим способом. Распахнули двери тюрьмы и якобы выпустили заключенных на свободу, а затем выбегающих узников начали косить пулеметным огнем. Дуся чудом

 


* «Комуняки» - так называли советских граждан западные украинцы.

- 41 -

уцелела - женская камера находилась в самом конце длинного коридора и ее не успели открыть.

Луцкая трагедия навсегда осталась в ее памяти, она не могла говорить о ней без содрогания.

На ОЛПе № 2 Дусенька работала в санчасти хирургической сестрой. Школу медсестер она прошла еще в УПА и была специалистом высокого класса. В стационаре она работала вместе с одним фельдшером. Они полюбили друг друга. Некоторое время о их тайных встречах никто не знал, а когда запретная любовь перестала быть тайной, его решили перебросить на другую шахту. Так решило начальство, но они не захотели разлучаться и приготовились покончить с собой. Это было выражением их сопротивления лагерной системе, которая их безжалостно разлучила. Они приготовили яд и договорились вместе умереть, если его возьмут на этап. Когда группу мужчин пригнали к вахте для отправки в другой лагерь, Дуся подошла туда, чтобы убедиться, есть ли он там. Белый халат служил ей пропуском для свободного передвижения по зоне: медиков вохра не задерживала, их часто вызывали в бараки для оказания медицинской помощи. Увидев своего избранника в группе этапируемых, она вынула из кармана халата флакончик с ядом, выпила его и через несколько мгновений упала неподалеку от вахты. Он должен был проделать то же самое. Ведь они решили умереть вместе, если придется разлучаться! Но яд приняла только она одна, он этого не сделал. Может быть, при обыске у него изъяли флакончик с ядом, может быть он передумал...

Дусю мгновенно отнесли в стационар, начали интенсивное промывание желудка. Собратья-медики ее спасли, но скандал сокрушительно потряс всю санчасть. Вызвали к ответу начальника санчасти доктора Ваго (он уже освободился, но не имел права выезда и работал в лагере как вольнонаемный), главного врача Марию Матвеевну Пуземо (она была каторжанкой), хирургов того отделения, где работала Дуся. Как посмели лагерные медики допустить, что в их среде совершается попытка самоубийства? Им разрешили работать по специальности, а они что вытворяют? Сегодня травят самих себя, а завтра начнут травить других! Медиков начали списывать на общие работы, Дусю отправили в шахту как только она мало-мальски поправилась.

Вот такая трагическая любовная история произошла с каторжанкой Дусей Андрощук на ОЛПе № 2. Вскоре нас разбросали по раз-

 

- 42 -

ным лагерям, но в 1951 г. мы неожиданно встретились на мамском ОЛПе неподалеку от пристани Воркута-Вом. Сыночек Мирослав очень походил на свою красивую маму: те же огромные синие глаза, длинные ресницы и густые черные брови. И характером он тоже походил на нее: не кричал, не орал, был тихим, ласковым ребенком.

В 1953 г. Мирославу исполнялось два года и его должны были отправить в детдом. Дуся попросила свою старшую сестру забрать ее сына на воспитание. Надежда на это была очень слабая. Родственники Дуси жили в крайней бедности, их всячески притесняли за украинский национализм и за связь с ней, каторжанкой Дусей Андрощук. К тому же, в среде западных украинцев, отличавшихся религиозностью и строгостью нравов, появление незаконного ребенка считалось предосудительным. Несмотря на все трудности и препятствия, сестра приехала и забрала своего племянника. Мирослав не попал в детдом.

Дусенька освободилась в 1956 г. и, не задерживаясь на Воркуте, поехала на юг. К нам она забежала буквально на минутку. Она была плохо одета. Я отдала ей свое синее шелковое платье в белую полоску (под цвет ее глаз!), чтобы она предстала перед сыном в приличном виде.