ПОХОД ЗА ХЛЕБОМ

Так уж сложилось, что моим спутником с самого раннего детства был голод. Голод, спровоцированный разрушением человеческих отношений и устоев. Он давал о себе знать в разное время по-разному. Если в раннем детстве он проявлялся в раздирающем душу плаче и крике: «Мама, дай хеба», то со взрослением, с пониманием безысходности постепенно наступала сдержанность, жестокая хладнокровность и уход в себя. Терпение, осмысле-

ние происходящего — вот чем было занято мое сознание, наполнена душа.

Именно тогда моими любимыми произведениями стали книги о путешествиях в дальние страны. До чего же тогда были близки мне рассказы о сказочных уголках нашей планеты, где нет голода и где все построено на разумных человеческих началах! Этот сказочный мир уводил меня от существующих бед, делал их менее значительными, заставлял жить не настоящим, а будущим, ждать, когда наступят иные времена.

Подчас казалось, что этим голодным кошмарам не будет конца, и мои мечты не сбудутся никогда.

Но время распорядилось по-своему. Грянула война, и вчерашний голод и неурядицы стали ничем по сравнению с надвигающейся трагедией. Люди пришли в движение — как испуганный пчелиный рой, они пытались хоть что-то успеть сделать. И в первую очередь все бросились по магазинам, скупая все, что только возможно. Я тоже побежал по магазинам, имея при себе всего один рубль. Вот на него я и купил 15 килограммов соли. Это было большое богатство для того времени. Всего за несколько часов все магазинные прилавки, включая промышленные товары и аптеки, опустели. Начался период скрытого ожидания карточной системы.

Лишь призывные пункты продолжали работать и отоваривать тех, кто уходил на войну. Вот туда-то я и пристрастился ходить, и небезуспешно. Бывало, встанешь между призывниками и движешься вместе с ними к месту выдачи хлеба. И вот ты у раздачи. Следует вопрос: «А ты что, мальчик? Тебе не положено». «Положено, — обычно отвечал один из призывников, называя меня своим сыном или братом, в зависимости от своего возраста, — мне вы даете буханку хлеба на фронт, а ему на выживание». Обычно ничего не оставалось, как выдать и мне.

Но это продолжалось недолго. Постепенно ужесточался контроль за расходованием продовольственных и промышленных товаров. А с введением в действие карточной системы все товары стали полностью подотчетны. Теперь передо мной стояла задача — отоваривание карточек, в основном хлебных, поскольку других продуктов просто не было в магазинах, хотя карточки и выдавались.

Каждый магазин обслуживал строго определенный район. Для того чтобы отоварить хлебные карточки, приходилось занимать очередь с вечера. Обычно это происходило в форме очередной записи с регистрацией ночью в определенное время. В противном случае можно было остаться без хлеба. А он тогда был единственным источником существования.

Всякий раз, когда я приносил хлеб, мама начинала кипятить воду и накрывать на стол. В центре стола всегда стояла банка с солью. Затем мы рассаживались вокруг стола и с нетерпением ждали, когда мама порежет хлеб на четыре равные дольки. После этого каждый из нас брал тот кусок хлеба, который был обращен к нему. Затем его обильно посыпали солью и вприкуску с кипятком не спеша ели и беседовали.

А мама только делала вид, что ест. Сама же, как только мы выходили из-за стола, обрезала отщипанную ею сторону куска и убирала его в стол. Вечером она его доставала, разрезала на равные части и вручала каждому из нас. Так продолжалось довольно долго, пока она не слегла. Вызванный нами врач сообщил, что у нее полное истощение. Надо было срочно что-то предпринять.

Вот тут-то и пригодилась моя фантазия о дальних странах. Ничего не говоря маме, начинаю скрытно и в спешном порядке подготовку к дальней поездке: подыскиваю напарника и расспрашиваю людей о местах, богатых хлебом. И вот напарник найден, а с ним и конечный пункт нашей поездки.

Оставалось дело за мамой. «Разрешит ли она?» — думал я. Но то ли я был слишком настойчив, то ли выхода не было, но так или иначе мама соглашается и начинает подыскивать вещи, которые

я мог бы обменять на хлеб. Затем дала мне двадцать рублей — все, что у нас было (буханка хлеба на базаре в то время стоила триста рублей), кусок хлеба и поцеловала меня на прощанье.

Пока мы шли на вокзал, напарник рассказал о всех сложностях, которые нас ожидают. Он был старше меня на три года и уже имел опыт в поездках. Из его рассказа было ясно, что едем мы до станции Чертково, что нам предстоит проехать более 800 километров, с двумя пересадками. Это Егорьевск — Воскресенск, Воскресенск — Воронеж, а затем на ростовском поезде до нашей станции назначения. Он также предупредил, что на узловые станции приходить нельзя, так как там много милиции и нас могут сразу же забрать, — садиться надо на ходу поезда вдали от станции. «Ты должен, — наставлял он меня, — бежать со скоростью движущегося поезда, и, когда ваши скорости, поезда и твоя, выровняются, ты должен сделать резкий прыжок на подножку вагона». Так, беседуя на ходу, мы подошли к Егорьевскому пассажирскому вокзалу.

Народу было очень много. Пока пробирался сквозь толпу, потерял своего напарника. Забыв о всякой осторожности, о которой он только что мне говорил, я усиленно начал его искать. Да так увлекся, что чуть не сшиб с ног майора милиции, который

вдруг оказался передо мной. Ему ничего не оставалось, как отвести меня в железнодорожное отделение милиции и оставить там.

Вскоре майор снова пришел, но уже в сопровождении женщины лет двадцати, которую он обвинял в воровстве булочки в станционном буфете. Она, правда, все отрицала. Тогда он ей говорит: «Или ты подписываешь протокол, и я тебя отпускаю, или отправляю тебя в городское отделение милиции на дознание». «А правда, что вы меня отпустите, если подпишу протокол?» «Правда», — говорит милиционер. После некоторого раздумья она решается подписать протокол. Тогда милиционер снимает телефонную трубку и просит немедленно подать машину за арестованной. Женщина, услышав это, в истерике падает на пол.

В это время трогается мой поезд, и майор отпускает меня, не спросив ни о чем. В те времена поезд ходил только один раз в сутки, наверное, поэтому он и решил, что мне ничего не останется делать, как идти домой. Но я настроился ехать и не собирался менять свои планы. Сейчас мне нужно было попасть в Воскресенск. И я бросился догонять уходящий поезд. Всего за три часа мне нужно было преодолеть по шпалам расстояние в 25 км. В противном случае я не успел бы на свой поезд. Как я тогда бежал! Спотыкался, падал и опять бежал, пока не убедился, что успел.

Ничего хорошего для себя я не увидел. Вокруг всего состава стояло оцепление, подход к вагонам был полностью перекрыт. И я устремился вперед по ходу поезда, как учил напарник. Поезд тронулся, постепенно набирая скорость, а я, выгадывая, когда сравняется со мной паровоз, также начал ускорять свое движение. Наконец передо мной лестница задней части паровоза. Недолго думая, делаю резкий прыжок и хватаюсь за ее поручни.

Не успел я прийти в себя, как услышал сверху крик кочегара, требующего немедленно спрыгнуть. Но спрыгнуть я уже не мог, поскольку скорость поезда с каждой минутой увеличивалась, да и не хотел. И я судорожно, впервые в жизни, цеплялся за железные лестничные прутья, несмотря на то, что кочегар все больше и больше приходил в ярость. Вначале он сбросил кепку с моей головы, затем начал наступать мне на руки. Но я терпел и сквозь страшную боль убеждал его, что сойду, как только остановится поезд.

Не успел избавиться от кочегара, как с крыши первого вагона начали слезать хулиганы и приставать ко мне. Видно, был я им по зубам. Благо, вскоре поезд остановился. Я спрыгнул на землю и побежал вдоль товарно-пассажирского поезда. В это время в один из товарных вагонов садилась большая се-

мья. Вот с ними я и ухитрился проскочить в вагон. Так я доехал до станции Мичуринская. Теперь мне предстояло как можно скорее уйти со станции и попытаться узнать, когда будет проходить ростовский поезд.

Так, проходя по путям вдали от пассажирского вокзала, я наткнулся на воинский эшелон, направляющийся на фронт. Подойдя вплотную к одному из товарных вагонов, в котором по одну сторону перегородки стояли лошади, по другую сидели на лавках кавалеристы, я спросил у одного из них, не в сторону ли Ростова идет поезд. Он долго молчал и все смотрел и смотрел на меня. Потом говорит: «Залезай сюда, мальчуган». Я вначале даже немного испугался. Но он протянул мне свою руку, взял мою и с легкостью поднял меня в вагон.

Затем, ничего не говоря и ни о чем не спрашивая, достал из сумки сухари, банку тушенки и начал меня угощать. И хотя я старался не показывать вида, что очень голоден, все, что он предлагал, вмиг оказывалось в моем желудке. Он еще положил кучу сухарей и налил большую кружку чая, я и это быстро проглотил. Только после этого он спросил меня, откуда я и куда еду. После моего рассказа он сказал: «До Лисок мы тебя довезем, а там до Чертково рукой подать».

Постепенно моя настороженность стала проходить, а на ее месте появилась неописуемая благодарность и признательность к этому человеку. Во мне проснулась необычная теплота и доверие, как когда-то к родному отцу. Видно, все это передалось ему, его отцовским чувствам, и он стал ко мне еще более ласков и внимателен. Как долго ничего подобного я не встречал! И чем дальше мы удалялись от Мичуринска, тем теплее становились наши отношения. Большее время он шутил, рассказывал разные истории и только перед Лисками сказал, что я — копия его сына, которого он уже никогда не увидит. «Такие, как я, — говорил он, — из боя живыми не возвращаются. А полк наш идет в бой сразу с колес».

И вот — Лиски. Он достает большую горсть сухарей и дает мне. Потом он провожает меня. Обнимает и целует. Долго, долго целует. Потом я почувствовал теплую влажность на щеках и понял, что это были слезы. А он быстро взял себя в руки, еще раз взглянул на меня и пошел к своему вагону. Только я еще долго стоял, как вкопанный, и не знал, что делать. Для меня в ту минуту он был самым дорогим человеком на свете.

Как только он скрылся из виду, стал я спрашивать у путейцев, какой из стоящих товарных составов идет до станции Чертково. Оказалось, готовилось к отправке несколько таких поездов.

Вот на одном из них я и добрался до нужного пункта. Было раннее утро. Моросил редкий дождь. Привокзальная площадь была полна самой разношерстной публики, начиная мешочниками и кончая военными. «Да, — подумал я, — добраться сюда было нелегко, а выбраться отсюда будет куда труднее». Но это потом. А сейчас предстояло сделать двадцатипятикилометровый марш в сторону от железнодорожных путей.

И я двинулся в путь, оставляя за собой одну деревню за другой, то поднимаясь на возвышенность, то спускаясь в низины, где обычно были деревни, пока не узнал от встречного, что я нахожусь примерно в двадцати пяти километрах от вокзала. После этого я начал изучать расположение близлежащих деревень и узнавать, какая из них самая богатая. Одну из таких деревень мне и назвали, подсказав при этом, как туда добраться.

К полудню я уже был на месте. Меня поразили огромные поля цветущего подсолнуха. Казалось, нет им ни конца, ни края. Но у меня не было времени долго любоваться красотой. И я сразу перешел к делу, предлагая жителям села свои вещи в обмен на хлеб. Они не стали смотреть мои вещи на дороге, а пригласили меня в одну из хат.

Более того, все началось с кормежки, поскольку весь мой вид говорил о том, что я живу на послед-

нем дыхании. Хозяйка достала из печи чугунок украинского борща, наполнила им большую миску, нарезала хлеба и говорит: «Присаживайся, сынка, к столу, попробуй нашего борща». Но не до «распробываний» мне тогда было. Тогда мне казалось, что я готов был что угодно съесть, лишь бы утолить голод. Борщ был действительно отменным. Подобного я больше никогда не встречал. Затем она наложила полную миску пшенной каши, а к ней дала кружку молока. Только после этого я почувствовал сытость и необычайную легкость.

А хозяйка, пока я ел, все смотрела и смотрела на меня, не проронив ни слова. Лишь в конце трапезы спросила, откуда я, что у меня есть и что надо. Слушала она меня очень внимательно. После моего рассказа предложила мне немного отдохнуть, а сама ушла. Проспал я до самой темноты. Когда проснулся, то увидел на полу какие-то два мешочка и сумку. Пока я изучал содержимое, вошла в хату хозяйка. Она пояснила мне, что вместе с соседями они собрали мне пуд пшена, пуд муки, три десятка яиц и буханку хлеба. Я был безумно счастлив. Видно, тут сказались не тряпки, которые этого не стоили, а желание помочь. Как я тогда благодарил ее за все! За все, что она для меня сделала.

Но теперь мне предстояло добраться до вокзала. С этим вопросом я и обратился к хозяйке. Вначале

она начала уговаривать меня пожить денечка три, чтобы хоть немного поправиться. Но я ей еще раз объяснил, что мама очень больна, а потому мне срочно надо домой. И тогда она пошла просить соседа, чтобы тот подбросил меня до большака, а там, мол, сядешь на попутную машину и доедешь до станции.

И вот рано утром на подводе подъехал сосед, мужчина лет шестидесяти, погрузили мои вещи, и я поехал. Как и условились, он высадил меня на проезжей части дороги, а сам поехал обратно. Несмотря на раннее утро, движение было оживленное — машины шли и шли. Но на мою поднятую руку никто не реагировал. Так простоял я около двух часов. Начал накрапывать дождь. Мои мешки постепенно начали отсыревать.

И тогда я решил двигаться своим ходом, перебежками, перенося вначале один мешок на определенное расстояние, потом шел за вторым и переносил его уже подальше от первого. Так постепенно продвигался вперед. Но мелкая изморось все больше и больше давала о себе знать, заставляя задуматься над тем, как сохранить продукты, особенно муку. Не увидев никаких строений, где бы можно было переждать дождь и отдохнуть, я накрыл их своим телом. Постепенно я сам стал промокать и замерзать.

И тут вдруг из-за фруктовых деревьев вышел старик высокого роста с длинной бородой. Его появление неизвестно откуда встревожило меня. Он, видя, что у меня зуб на зуб не попадает, спокойно берет мои оба мешка и приказывает мне следовать за ним. Тут я окончательно растерялся. Тревожно стало как-то на душе. Но выбора не было. И я пошел за этим человеком неизвестно куда. Успокоился лишь тогда, когда за небольшой рощей увидел маленький домик. И как только с дороги я не заметил этого домика, подумал я. А дед, ничего не говоря, достал из сеней тулуп и набросил на мои плечи. Видно, не один такой скиталец, как я, прошел через его домик.

Его речь я услышал лишь после того, как рассказал о цели своей поездки во время завтрака. Из разговора я понял, что он был сильной и влиятельной личностью в округе. Вскоре мои предположения оправдались. Как только я согрелся, он проводил меня на прежнее место и начал поджидать машину. Вскоре появился перегруженный грузовик. И несмотря на это, достаточно было ему подать сигнал рукой, как машина остановилась. А дальше последовали его указания шоферу, что он должен сделать. Шофер отчеканил: «Ясно, есть!» — и вышел из кабины, чтобы помочь мне залезть в кузов. Это оказалось не таким уж простым делом, поскольку высота груженой машины была более трех метров.

Поэтому шофер сначала на веревках поднял меня на самый верх, а затем, так же на веревках, поднял мои мешки, и мы тронулись. Но доехать до станции при такой нагрузке было не так-то легко, по дороге в сплошных ухабах. Удары следовали один за другим. После каждого из них я высоко подпрыгивал вместе с мешками и оказывался на краю кузова. Затем по канату, которым был перевязан груз машины, подтягивался на прежнее место. В какой-то момент я даже стал думать, что не выдержу и свалюсь с машины. И все же с божьей помощью добрался до станции.

Не успел сойти с машины, как услышал голос диктора: «Прибывает последний товаро-пассажирский поезд». А народу кругом, как на демонстрации. Я схватил свои мешочки и двинулся к предполагаемому железнодорожному пути. Не успел поезд остановиться, как хлынула толпа, сметая все на своем пути. Меня, конечно, сбили в первую же минуту. Одни пытались перешагнуть через меня и мои вещи, другие шли напролом, не обращая внимания на то, что под ногами. И начался самый настоящий штурм поезда, сопровождающийся криками и стонами. Когда основная толпа схлынула, я попытался подняться. Но страшная боль сковывала мои движения.

Эту сцену видели двое молодых людей, по всей вероятности, работники вокзала. Они-то и подо-

шли ко мне. Один из них поднял меня и помог дойти до одного из вагонов, а второй донес вещи. Потом один из них стал уговаривать проводницу, чтобы та пропустила меня в вагон. Но она и слушать не хотела. Тогда он взял ее за обе руки выше локтя, прижал их к ее груди, потом немного приподнял ее от подножки и резко поставил на землю. После этого подсадил меня в вагон и подал вещи. Я сразу бросился искать незанятое место под лавкой, где просидел до самого Воскресенска. Лишь в Воскресенске проводница увидела меня, но сделать уже ничего не могла.

Теперь мне предстояло доехать до Егорьевска, но это уже не стоило большого труда. Мой поезд прибыл на станцию Егорьевск в два часа ночи. Кругом сновали носильщики, предлагавшие свои услуги. Но выход за пределы вокзала был совсем не безопасен, поскольку вокруг была кромешная тьма. И все же я рискнул — нашел мальчика моего возраста с тележкой, который согласился доставить мой груз за стакан пшена и двести граммов хлеба.

Наконец я у родного дома. Стучу в окно. Долго никто не подходит. Потом слышу: «Кто там?» «Сережка», — говорю я. И закружилось, завертелось. Выбегают обе сестры и берут.мои мешки. А затем начинают готовить кулеш. Мама в это время была

прикована к постели. Увидев меня, очень обрадовалась, но сказать ничего не могла. Лишь отведав кулеша, она пришла в себя и начала меня целовать. Вот так и закончилось мое первое путешествие в страну хлеба и достатка.