- 30 -

АРЕСТЫ

 

В тот день родители обещали приехать вечером. Поэтому я с Ниной легли спать каждая в своей комнате. Среди ночи я проснулась от маминого голоса: "У меня нет ключа от ящиков этого стола. Не знаю, куда она положила ключ". Я поняла, что "она" - это я. И разговор идет о моем столе. Почему я запирала мой стол, я теперь не помню. Наверное, потому что был ключ. У стола стояло двое в военной форме. Я подумала, что это Хаим и Пиня - они же были военные. Я, как всякий ребенок, затаилась и следила за тем, что происходит. А Хаим и Пиня встали взламывать стол. Я почему-то подумала, что они ищут мыло. Помыться. Потом вижу, что это не Хаим и не Пиня. Решила, что кто-то из знакомых. Когда они выходили из комнаты, я позвала маму. Она подошла ко мне вся в слезах: "Доченька, арестовали папу!" Она стала говорить, что папа ни в чем не виноват, что все образуется, чтобы я не волновалась, а военные - чужие люди, они производят обыск. Пока шел обыск, я не выходила из своей комнаты. Как он проходил, я не видела. Нина, Наталка и Валюшка ничего не слышали, крепко спали. Наташа ходила вслед за мамой из комнаты в комнату. Когда обыск кончился, я уже была одета и вышла к маме. Было шесть часов утра. Было светло. Наташа стояла и плакала, а мама уезжала с военными. "А я? спросила я маму, - возьми меня с собой". "Доченька, мне утром на работу. Вы не волнуйтесь. Я вечером достану машину и привезу вас всех домой". "Нет, возьми меня с собой. Возьми с собой!" И мама взяла меня с собой. И с этими военными я с мамой уехала в Москву.

И тут у меня полный провал в памяти. Как ехали, где нас высадили, куда приехали. Полный провал. Домой ли, в Дом правительства или к кому-нибудь из родных - ничего не помню. Опечатанной нашу квартиру в Доме правительства я не помню. Днем приехала Наташа со всеми детьми. Куда они приехали, тоже не помню. За Ниной то ли Хаим, то ли Фена. И они забрали Наталку к себе. Полный провал в памяти.

 

- 31 -

Утром на Николину Гору приехал кто-то, выгнал Наташа и детей с дачи, а саму дачу опечатал. На нашем участке в маленькой сторожке жил родной брат Наташи - дядя Леша. Он в период раскулачивания сбежал из деревни, перебивался случайными заработками в Москве. По просьбе Наташи папа взял его сторожем на дачу. В ближайшей деревне папа купил старый сруб и перевез его на участок. Я еще помню, как эту сторожку собирали. Вот в ней и жил дядя Леша с женой. Наташа с детьми пришла к ним. Они предложили Наташе с детьми остаться у них. Но Наташа решила ехать в Москву и пошла искать машину. Тогда на Николиной Горе было мало людей, у которых была бы машина. Зная, что папа очень дружил с Безыменскими, она пошла к ним. Безыменский был на даче. Он завел машину, взял Наташу с детьми и отвез их на станцию Перхушково, где посадил на поезд в Москву. Но больше с нами он никогда не общался. А вот его жена Рахиль - они жили на Палихе в бабушкином дворе - всегда, когда встречала меня, спрашивал про папу и маму. По секрету, втихаря. Но тогда для этого тоже надо было иметь много мужества. Надо было преодолеть страх за своего ребенка.

На следующий день мама отвезла нас к бабушке Софе. Она с дедушкой жила на даче на 42 километре по Казанской дороге. Мама продолжала ходить на работу и пыталась узнать что-нибудь про папу. Папина секретарша Ева Марковна Шелькрут рассказала маме, как арестовали папу. Когда он утром приехал на работу, его вызвал к себе Чернов. Кто такой Чернов? Папин начальник, нарком земледелия. Из кабинета Чернова его и увели. Больше папу Ева Марковна не видела. Затем был обыск в папином кабинете. Потом Еве Марковне велели позвонить маме на работу и вызвать ее домой. Мама приехала и целый день был обыск в квартире. Перевернули все вверх дном. А ночью, забрав маму, поехали на Николину Гору.

Для родителей арест папы не свалился как снег на голову. Мне потом мама рассказывала, что где-то в начале или середине июня папа делал доклад на Совете труда и обороны. Когда он вечером пришел домой, то сказал маме: "Хиленыш, хозяин меня похвалил - значит дела мои плохи!" И еще папа добавил, что после доклада Сталин бросил Микояну: "Вот как надо докладывать по аграрному вопросу!" Микоян вспылил, и "тогда Сталин протянул ему карандаш и сказал с издевкой: "На кинжал, Режь!" С этого дня папа ждал ареста. И не случайно, оказывается, папа сказал Наташе, чтобы она берегла Валюшку.

 

- 32 -

Арест палы для меня, конечно, был очень неожиданным ударом. Я очень любила папу. Я не поверила, что папа "враг народа". Папа невиновен. Его просто оговорили. Не сегодня-завтра все откроется, и он придет домой. Чужие могли быть "врагами народа", но только не мой папа! Это не укладывалось в голове. Я же его прекрасно знала. То, что это была ошибка - у меня не было никаких сомнений. Никогда не было. Вот это совершенно четко.

Мама не каждый день приезжала к нам на дачу. Она разыскивала папу по московским тюрьмам. В один из приездов мама сказала, что на следующий день после ареста папы арестовали Липу. Ее еще за два дня до ареста папы вызывал районный следователь НКВД. Дело в том, что за Липой пытался ухаживать начальник отдела кадров фабрики, где она работала. А она послала его к черту. Начальника отдела кадров. Тогда он заставил какую-то работницу написать на Липу донос: мол в день убийства Кирова на траурном митинге Липа ей сказала, что если бы их побольше убивали, то мы бы поменьше работали. Надо и следующего секретаря обкома, Жданова, убить. В общем, что-то в этом роде было написано в доносе. Это было, мол, 2 декабря 34-го года, на следующий день после убийства Кирова. Три года тому назад. Донос был слишком абсурден - в тот день еще никто не знал, кого назначат секретарем Ленинградского обкома. И следователь отпустил Липу. Но сразу после ареста палы забрали Липу. В то время у нее жила бабушка Гита. Только что она узнала, что забрали зятя, а теперь увели дочь. Не долго было ее счастье. Но для нее все еще было впереди. У Липы был суд, и даже был адвокат. Он и рассказал Нюме, мужу Липы, которого в суд не пустили, что Липе дали 10 лет тюрьмы. За террор.

Через несколько дней после ареста папы нас выселили из нашей квартиры. Вернее маму, мы же были на даче с бабушкой. Перевели в четвертый подъезд на четвертый этаж, в квартиру Карповых. Они пару лет назад вернулись из Германии, где Карпов работал в торгпредстве. Перед арестом он работал с папой в Комиссии Советского контроля. Арестовали его почти одновременно с папой. Осталась жена Наталья (отчество не помню) и трое детей. Старшая, Ия, только что кончила школу, Юра был старше меня на год и Вова на год старше Наталки. Все они учились в МОПШе. У них тоже была четырехкомнатная квартира. Две комнаты оставили им, а две отдали нам. Как переселялась мама, я не знаю. Знаю, что ей помогала переезжать Ева Марковна. Первый раз конфисковали не

 

- 33 -

все веши. Остался холодильник, который мы купили у Нюмы. Не было уже рояля. Вся папина библиотека, несколько тысяч томов остались опечатанными в папином кабинете. Но что-то из книг мама сумела перенести на квартиру Карповых. Наверно, это были наши детские книги. Сумела мама также перенести одежду и белье.

Как говорила мама, с момента ареста палы друзей и знакомых как отрезало. Все исчезли. Вот брат мамы Вениамин, живший на даче на том же 42 километре недалеко от бабушки Софы, ни разу нас там не навестил. Страх, страх и страх охватил всех. По прошедшим судебным процессам, на партийных собраниях люди видели, что даже случайное знакомство с арестованным "врагом народа" может и тебя самого превратить в нового "врага народа". Сталинские аресты лавиной катились по стране. Страх за себя, а главное за своих детей заставлял людей опускать глаза при встрече с "мечеными" знакомыми, торопливо переходить на другую сторону улицы. Страх, страх, страх. Тогда я еще не сразу это поняла. Но очень скоро он стал влезать в мою душу. Крепко и надолго. Страх. Еще и сейчас какие-то остатки его сидят во мне. Но были люди, которые могли преодолеть этот страх. Вот папина секретарша Ева Марковна старалась чем можно помочь моей маме. Кто остался верен нашей семье, так это Зинаида Самойловна. Потом мне встретятся люди, для которых Добро выше Страха за свою жизнь. И их окажется не так уж мало. Я еще расскажу про них.

А мама все ходила на Лубянку и узнавала про папу. В середине августа ей на работу позвонил следователь и сказал, что она может передать для папы теплые вещи и чеснок. Мама собрала передачу и отнесла. В тот день мама не осталась ночевать в Москве, а приехала радостная к нам на дачу. Раз приняли передачу с теплыми вещами, значит, папу сошлют. Значит его не расстреляют. Теплые вещи нужны будут ему в ссылке. Мама даже бурки где-то достала. А когда утром мама приехала на работу, то ей позвонила Наталья Карпова и сказала, чтобы мама не приходила домой ночевать. В эту ночь за мамой приходили. Следователь выяснил, что мама в городе, и выписал ордер на ее арест. После этого мама не ночевала в городе, а приезжала к нам на дачу.

Приближалось 1 сентября. Мне нужно было идти в школу. 30 августа, в день моего рождения, мы переехали в город, в квартиру Карповых. Помню, в коридоре стоял Вовка Пупыр, так во дворе мы звали Вову Карпова. Наша первая комната была завалена книгами. В ней стоял

 

- 34 -

стол и холодильник. Нас всех с Наташей мама положила спать в дальней комнате, а сама легла в проходной. Ночью пришли за мамой. Я тут же проснулась. Проснулись Наташа и Валюшка. А Наталка спала. Мама ходила по комнатам, а я за ней в ночной рубашке. А за мной Наташа с Валюшкой на руках. И вот так цугом мы ходили за мамой. Маме понадобилось в уборную. В квартире Карповых дверь в уборную имела застекленную фрамугу с занавеской. Мама вошла в уборную, а энкаведешник велел ей отдернуть занавеску в сторону и наблюдал за ней. Мама вышла, и вот таким цугом мы продолжали ходить по комнатам за мамой. Я ревела все время, а мама повторяла: "Доченька, ты не волнуйся, мы ни в чем не виноваты. Мы с папой ни в чем не виноваты. Я скоро вернусь". Часов в пять утра маму увели. Я еще помню, что все время слышны были какие-то шумы, кто-то ходил по лестнице. Наверное, в эту ночь в нашем подъезде забирали не только мою маму.

Оставшиеся энкаведешники. продолжали обыск. Потом они перетащили холодильник и еще что-то в дальнюю комнату, и собирались ее опечатывать. Проснулась Наталка и стала спрашивать, где мама. Наташа, успела вытащить их дальней комнаты наши вещи и постельное белье. Потом энкаведешники сказали ей, чтобы она собрала детей - нас повезут в детдом. Наташа твердо сказала, нас оставит при себе. У нее потребовали паспорт. А паспорта у нее при себе не было - он хранился у ее сестры. Тогда они сказали, что нас заберут. Я уже говорила, что у Наташи еще тот характер. Она начала кричать, что детей не отдаст, никуда нас не отпустит. Я бегала и кричала. Орала благим матом. Ревели Наталка и Валюшка.

Наш крик поднял Карповых. Они, конечно, все это время не спали, затаились. Но тут, услышав наши крики, Наталья Карпова не выдержала и вышла из своей комнаты. Эти гаврики сказали, что если она покажет свой паспорт, то нас не заберут. Она принесла паспорт. Под этот паспорт и Наташину ответственность нас оставили. Уходя, они сказали, что если кто-нибудь из родственников не придет оформить опекунство, то нас заберут в детдом. Мы остались в проходной комнате. Утром, оставив меня с Наталкой и Валюшкой, Наташа помчалась на 42 километр за бабушкой Софой. Привезла бабушку и та оформила опекунство на себя. Мы с Наташей остались жить в этой комнате в квартире Карповых. Так Наташа и Наталья Карпова спасли нас от детского дома.

 

- 35 -

А через день после ареста мамы я начала ее искать. Папу теперь искала бабушка, а я маму. У нас с бабушкой было четкое распределение обязанностей. Я пошла на Кузнецкий 24. Там была главная приемная НКВД. Это рядом с главным зданием Лубянки. Уже в 37-м году вся Лубянка была оккупирована энкаведешниками. Но тогда там было только три больших здания. Главный дом - бывшее страховое общество "Россия" - выходил на Лубянскую площадь. Сзади него еще одно большое здание. На первом этаже почему-то был продовольственный магазин. Номер 40 -"Сороковой" как его называли. Он и сейчас там существует. А еще дальше по улице Малая Лубянка большая тюрьма. Областная тюрьма. Была еще так называемая "Внутренняя тюрьма", которая находилась внутри главного здания. Мы еще с ней познакомимся. А около этих трех больших зданий был еще выводок небольших двух-трехэтажных домиков, также занимаемых НКВД. Целый маленький городок. Теперь здесь огромный город. Вместо маленьких домишек выстроены огромнейшие десятиэтажные здания, облицованные мрамором и гранитом. С фигурными коваными решетками на окнах первого этажа.

Тогда приемная НКВД находилась в трехэтажном здании Теперь на этом месте один из новых корпусов КГБ, а приемную перенесли ниже по Кузнецкому мосту, в дом 22. Метастаз расползается. Вначале вход в приемную был прямо с Кузнецкого, а потом сделали со стороны двора. Там во дворе и толпилась вся очередь за справками. За устными справками. Письменных не давали. Ответы давали только прямым родственникам: родителям, женам, детям. Друзьям арестованных стоять в очереди было бесполезно. Отстоишь очередь к окошку, тебе дадут заполнить анкету. Потом сдашь ее, и тебе скажут, когда придти за ответом. Через час или на другой день. Придешь, а тебе говорят: "У нас нет, следующий". И больше ничего не скажут. Спрашивать бесполезно. Тогда ты начинаешь поход по Московским тюрьмам. Куда тебе надо ехать, это ты быстро узнаешь в очереди. Потихоньку, шепотом тебе все объяснят. Тут была своя четкая система маршрутов. Для мужчин и для женщин. Для мужчин: Лубянка, Малая Лубянка - это рядом, там находилось областное НКВД, Лефортово, Матросская тишина. Таганка, Бутырки, Красная Пресня. Если там нет, то возвращаешься на Лубянку и по новому кругу. Для поиска женщин был более укороченный маршрут: Лубянка, областная Лубянка, Бутырки и обратно Большая Лубянка. Примерно так, но может быть, я и ошибаюсь - сколько лет с тех пор прошло.

 

- 36 -

На Лубянке передач не принимали. Говорили только, есть или нет. Передачи принимали только в тюрьмах, но там справок о наличии арестованных не давали. О том, где сидит родственник, узнавали по передаче. Если взяли передачу, значит он сидит здесь. Но если не брали передачу, то это еще не значит, что его нет в этой тюрьме. Могли наказать и лишить права на передачу. Но тебе этого не говорили. Просто не брали передачу, ничего не объясняя. И тогда дожидайся целый месяц до следующей передачи. Почему месяц? А передачи принимались только один раз в месяц. В течение месяца дни приема были распределены по буквам алфавита. Сегодня буква "К" - значит для тех у кого фамилия на "К". Завтра на букву "Л". А букв в алфавите почти столько же, сколько дней в месяце. На некоторые дни приходилось и по две буквы. В общем о своих можно было узнать один раз в месяц. И то, если примут передачу.

Мама мы обнаружили довольно быстро. Примерно через неделю после .ареста. На Лубянке сказали, что ее там нет. А в Бутырках, когда подошла буква "К", у меня приняли передачу. Маму сразу привезли в Бутырки. И я регулярно раз в месяц носила ей передачи. С арестом мамы следы палы исчезли. На Лубянке нам говорили, что его там нет. Бабушка начала возить передачи по московским тюрьмам. Долго, очень долго мы искали папу. Бабушка все надеялась, что он жив. Но все было глухо.

Через несколько дней после ареста мамы забрали Наталью Карпову. Ия была уже совершеннолетняя и имела паспорт. Она оформила братьев на себя. В отличие от нас их тут же выгнали из квартиры на улицу. Как на улицу? Да просто выгнали и все. Ия, взяв братьев, уехала с ними к родственникам в Харьков. Что с ними было, точно не знаю. Слышала, что Ия кончила Цветмет, а судьба мальчишек была трагична Юра погиб на фронте, а Вовка Пупыр стал беспризорником, попал в какую-то банду и погиб где-то на Севере.

А Наташу с нами переселили на первый этаж в том же подъезде, в квартиру Корытных. Жену Корытного арестовали в те же дни, что и нашу маму с Натальей Карповой, а ее дочь Стеллу и сына увезли в детдом. Квартира, кажется, была двухкомнатной. В одну комнату еще до нас вселили остатки семьи Кнориных, а другую дали нам. Это была длинная узкая комната. Там был диван, на котором мы с Наталкой спали вместе, а Валюшка в маленькой детской кроватке. Наташа для себя на ночь ставила раскладушку. Был еще стол. Вещей осталось мало. Каждое переселение сокращало их количество. Осталось только то, что бы-

- 37 -

ло на нас. Часть вещей Наташа переправила к своей сестре Маше, что жила рядом, на Стрелке. На эти вещи мы жили. Наташа их понемножку продавала. Бабушка Софа давала Наташе около ста рублей. На четверых это было, конечно, мало. Но Наташа умудрялась кормить нас неплохо. Я тогда не почувствовала резкого изменения в питании. Правда, на столе вместо мясо теперь были только сосиски. Они тогда были дешевле мяса. Наташа даже выкраивала деньги, чтобы иногда побаловать нас фруктами. Нет, тогда мы не голодали. Это придет потом. Комната была маленькая, неудобная, очень темная, но Наташа была очень довольна: "Нехорошая квартира. Такая никому не нужна. Уж здесь мы доживем, спокойно, сколько нам надо". Сколько нам надо - не получилось, но до весны 38-го года мы там дожили.

6 сентября к нам пришла Надя, домработница в семье папиного брата Сюни. Она сказала, что ночью арестовали Сюню, а его жену Фаину с Игорем переселили в подъезд, который рядом с кинотеатром "Ударник". После папиного ареста Сюню выгнали, с работы, исключили из партии. Он сидел дома и дожидался ареста. Потом мне ребята с их двора рассказывали, что весь подъезд слышал, как его тащили по лестнице и он дико кричал" "Лазарь Моисеевич! Лазарь Моисеевич, разве вы не знаете об этом? Лазарь Моисеевич, заступитесь за меня!" Не заступился, Сюню расстреляли в феврале 38-го года.

В сентябре из Москвы уехал мамин брат Пиня с Мусей и Валерием. Как тогда было положено, он подал докладную в партком Военно-Воздушной академии, в которой сообщил, что у него арестованы две сестры и мой папа. Когда его дело слушалось на партсобрании, то вспомнили, что он уже имел взыскание. Получил он его еще в 27-м году, когда служил на Черноморском флоте. Тогда, вернувшись после отпуска из Москвы, он обнаружил у себя в чемодане листки с "Платформой оппозиции". Случайно или не случайно она оказалась у него в чемодане, я не знаю. Снимавший с ним комнату товарищ по флоту попросил дать ее просмотреть. Фамилия его была, кажется, Миротин. Он взял эти листки, вышел на бульвар и, сев на скамейку, стал читать. Проходивший мимо знакомый морячок поинтересовался, что он читает. А через день Миротина вызвали в партком и спросили, откуда у него оказалась платформа оппозиции. Он сказал, что нашел на бульваре. Его исключили из партии.

Тогда Пиня рассказал, как было дело. Пине поставили на вид, а Миротин отделался выговором.

 

- 38 -

Времена еще были относительно либеральные. Теперь в 37-м году Пиню исключили из партии, выгнали из Военно-воздушной академии, демобилизовали из армии, а он уже был полковником. И послали помощником капитана на какое-то суденышко на Аральском море. Тогда

оно еще было морем.

Вслед за Пиней из Москвы уехал Хаим. Арестовали начальника Военно-химической академии, у которого Хаим был помощником. Хаима тут же исключили из партии, демобилизовали и отправили в Кинешму работать инженером на химическом заводе. Семью же не тронули. Фена Игнатьевна с Ниной, Неллой и Леней продолжали жить в жилом доме академии в Лефортово.

С арестом папы и мамы кончилось мое детство. Радостное, счастливое и безмятежное. Наташа 1 сентября отправила меня в школу. Сама она была занята маленькой Валюшкой и доставанием пропитания для нас. Наталке еще год был до школы и она либо сидела дома, либо играла с подружками во дворе. А я ходила в школу. Ходила с удовольствием. Я знала, что надо учиться хорошо. Почему надо учиться хорошо, я даже не задумывалась. Вот надо хорошо и все тут. Это уже было в крови на всю жизнь. Может быть, срабатывали еврейские гены на выживание.

Жизнь в новой квартире постепенно налаживалась. Нашими соседями в ней была семья Кнориных. Нина Александровна была замкнутая, молчаливая женщина. С нами она почти никогда не разговаривала. После ареста мужа она была в очень тяжелом психическом состоянии. Ее навещала Юлия Соколова, жена арестованного руководителя Коминтерна, члена Центрального комитета партии Пятницкого. У Нины Александровны было двое детей: Юра - мой одноклассник и маленькая Мая, только на год старше Наталки. С Ниной Александровной жила ее сестра Вера. Так как с Юрой мы учились вместе, то, все наши друзья из класса приходили в нашу новую квартиру. У нас там вообще был проходной двор. Наташа хоть и ворчала, но терпела. Все время в квартире торчал Вова Пятницкий. Он был большой друг Юры, а со мной сидел за одной партой. Приходила Инна Вайсер, без конца бывала Эля Киссис. Так как в результате конфискаций и переездов книг у нас не осталось, то Эля приносила мне свои книги для чтения. Помню, принесла Мопассана, и я, скрываясь от Наташи, тайком читала его в ванной. Как-то заглянула Нина Александровна в ванную и увидела меня сидящую на ванне в одной ночной рубашке с книжкой в руках. "Что ты здесь делаешь голая!?"

 

- 39 -

Я жутко застеснялась - не могла же я сказать, что я, пятиклассница, читаю Мопассана. Я тихо закрыла книгу и бочком, бочком мимо нее сбежала из ванной.

Игорь и я продолжали ходить в школу. Надо было сообщить в школе, что наши родители арестованы. Сейчас никому из ребят не придет в голову о таком распространяться в школе. Но нас же воспитывали Павликами Морозовами. Ребята в классе, конечно, все знали, но надо было сказать директору. Так мы с Игорем считали. У меня не было сомнения, что это надо сделать. Но я жутко боялась и все тянула. Прошло уже две недели после ареста мамы. Первым не выдержал этого морального пресса Игорь: "Инка, пойдем скажем". Нам же было только по двенадцать лет. И мы вдвоем пошли в учительскую к нашей классной руководительнице Инне Федоровне Грековой и рассказали. Она как-то странно посмотрела на нас и сказала: "Ну и что? О чем выговорите. Идите и занимайтесь". И больше ничего. Несколько опешившие, мы пошли в класс, недоумевая, почему Инна Федоровна никак не среагировала на наше заявление. Как будто ничего не произошло.

Много лет спустя мне мама не раз повторяла: "Какое счастье, что ты не пошла в МОПШ!" В этой "образцово-показательной", в актовом зале на глазах всей школы детей заставляли отрекаться от своих родителей и проклинать их. Представляешь, сколько детских душ и судеб было покалечено. Не даром я не хотела переходить в эту МОПШ!

В нашей школе этого никогда не было. Конечно, это заслуга нашего директора Валентина Ивановича и завуча Сергея Никитича Симонова. Каким образом они сумели защитить нашу школу от всеобщей истерии с травлей "врагов народа", я не знаю. Но вот смогли. По-моему ни одного из детей репрессированных не выгнали из школы. Вот того же Вову Пятницкого. Арестовали отца, арестовали его старшего брата Игоря, который учился в 10 классе нашей школы. В мае 38-го года, не закончив учебный год, Вова с мамой уехали подальше от Москвы в Кандалакшу. Там осенью арестовали его маму, и он вернулся в Москву. Приютила его семья его друга Жени Логинова. В октябре он пришел в класс. Это было в шестом классе. И его никто не выгнал. Я уже сидела с Леней Алексеевым, а сзади сидели Инна Вайсер и Боб Владимиров. Мы с Инной сидели наискосок, чтобы Лене и Бобу было удобнее списывать у нас контрольные. Варианты контрольных давали же по рядам. Боб у меня списывал, а Леня у Инны, так как Леня не хотел уступать свое место около

 

- 40 -

меня, то Вова сел за парту впереди нас. Помню, писали диктант на "НЕ" и "НИ". И я все перепутала. Все эти "НЕ" и "НИ". Первый раз со мной такое случилось. А Вова и Леня у меня все добросовестно списали. Все втроем мы получили по "двойке". Я только одну получила в тетради, а им за добросовестное списывание вторую "двойку" поставили еще и в классный журнал. Вова никак не мог успокоиться и все попрекал меня: "Ну, как же тебе не стыдно! Диктанты разучилась писать!"

Вова месяца два пожил у Жени, а потом исчез. Не захотел быть нахлебником. Мы же были гордыми. Уехал куда-то в детдом. Но долго там не выдержал, сбежал и вернулся в Москву. Стал жить у Стасовой. Пришел в школу, и его опять приняли в наш класс.

А весной 39-го года он совсем исчез. Анна Зиновьевна очень это переживала. Она все просила меня найти Вову, чтобы выдать ему справку об окончании 6 класса. Вот такие были наши учителя.

Кажется, той же осенью 37-го года, в 5 классе надо было выбирать председателя Совета отряда. Вожатой у нас была Женя Геккерт из восьмого класса. Собрала она нас и предлагает: "Кого выберем? Инку выберем!" То есть меня председателем Совета отряда. Я растерялась - меня же нельзя! У меня же отец "враг народа". Вот же какая была вывихнутая психология. Вроде бы Сталин сказал, что сын за отца не отвечает, но мы уже понимали, что слова одно, а дело другое. Может быть не осознанно, но так уже поступали. Встаю и говорю, что меня нельзя, что я дочь... Нельзя, так нельзя. Женя начала перебирать, кого можно. Одного, второго, третьего - все не подходят, все меченые. Наконец нашли не "врага народа" - мою Инну Вайсер. А пока перебирали, под эту музыку Сережа Павлихин пустил по классу бумажку, где написал, что в классе 25 троцкистов. И перечислил всех по фа101лии. Вот такой был урожай в нашем классе только за 37-ой год. Три четверти класса! Я сама записку не видела - она до меня не дошла. Был у нас в классе такой Октя Рябов - Октябрь было его имя. Когда записка до него дошла, он ее порвал. Интересно то, что его родители не были арестованы. Мама его умерла при родах, а потом умер отец. Фронтовой друг отца взял его к себе. А вскоре после этого собрания его названых родителей забрали. Остался Октя совсем один. В детдом его не брали, так как он не был сыном "врагов народа"! Сталинские парадоксы. Стал Октя беспризорником, попал в какую-то банду, а во время войны погиб на фронте. Умный был паренек. И погиб. У нас много ребят погибло - Боря Владимиров тоже остался без

 

- 41 -

родителей, поехал на Камчатку зарабатывать на жизнь. Там его блатари забили. Тот же Вова Карпов - Пупыр. А Вове Пятницкому повезло. Когда началась война он был в детдоме, а в 42-м году ушел добровольцем в армию, скрыв свою фамилию. Воевал полковым разведчиком. Остался жив.

За эту записку Павилихина надо было бить. Но в тот раз побоялись и объявили бойкот. Вскоре представился случай - он опять кукую-то подлость сделал. Мы, девчонки, решили его бить.

После уроков он от нас в школе сумел увернуться, но на набережной мы его настигли. Мальчишки стали полукругом у парапета, а мы, девчонки, его внутри били. Рядом было английское посольство, там милиционеры дежурили. Один из них не выдержал, подошел и разогнал нас.

Бабушка Софа продолжала искать папу. Раз в месяц я носила передачи маме. Бутырки были рядом с Палихой, и в эти дни я ночевала у бабушки. Очередь устанавливалась уже с вечера. Если будешь занимать очередь в день передачи, то можно и не сдать. Время приема передач было ограничено. Не сдашь и жди целый месяц. Я очередь занимала в четыре утра, до того как пойдут трамваи. Ночью я стоять боялась. Мне же было всего двенадцать лет.

И холодно было ночью стоять. Стояли на улице, вдоль тюремной стены. Приемную открывали только в 10 утра. Когда запустят в приемную, надо сначала заполнить анкету. О чем? Кому и что передаешь. Дома заранее писали на бумажке, а здесь в приемной только переписывали на бланк. В зале в середине стоял столб, а на нем со всех сторон были навешены пюпитры. Как на телеграфе. За ними и переписывали. Народу полно, очередь вокруг этого столба вьется, вьется. Потом сдаешь в окошечко. Приняли, значит мама еще здесь. Раньше второй половины дня я никогда не освобождалась. Я ни одной передачи не пропустила! Но вот что любопытно, меня каждый раз травмировало, что я в это день пропускаю школу.

13 ноября арестовали мамину сестру Адассу. Дали ей 10 лет за шпионаж в пользу Польши. Она же с подружками нелегально перешла границу в 1922 году. Перешли в счастливую страну трудящихся! А ее мужа Костю Воробьева так и не тронули. Остался он с трехлетним сыном Витей.

После ареста мамы и Липы бабушка Гита жила у Адассы. Когда забрали Адассу, ее забрал к себе сын Вениамин. Где-то в начале декабря

 

- 42 -

Елочка, дочь Липы, возвращаясь домой из школы, застала перед дверью квартиры сидящую на ступеньках лестницы бабу Гиту. Вениамин, не предупредив Нюму и Леву, привез ее к ним и оставил на лестнице перед закрытой дверью. Бабушка стала жить у них. Я бывала в эти дни у Ню-мы и видела ее. Это была уже не та радостная и гордая бабушка, которую я видела по приезде ее из Польши. Запомнился ее рыжий парик со сбившимся на висок пучком связанных волос, которому место было на затылке. Она никак не могла понять, за что посадили ее детей. Она ходила по комнатам и причитала: "Во всем виновата я. Я привезла своим детям беду. Я должна немедленно вернуться домой. Как только я уеду, все станет лучше". Причитала она на еврейском языке. Мы с Елочкой, конечно, ни слова по-еврейски не понимали, смысл ее причитаний переводил нам Лева; Но она не могла уехать, так как просрочила визу. Лева с большим трудом сумел получить разрешение на ее отъезд. Под Новый год он посадил ее в поезд на Варшаву. О дальнейшей судьбе детей она уже ничего больше не узнала. Связь с ней порвалась. Сама бабушка Гита с младшей дочерью Таней и четырьмя внуками была расстреляна фашистами в еврейском гетто во время войны.

31 декабря 37-го года Фена Игнатьевна получила известие из Кинешмы, что арестовали Хаима. В январе 38-го арестовали Фаину Сауловну, жену Сюни. Игоря забрала бабушка Софа. Трудно было ему. Избалованный, как все мы, оставшись без родителей, он никак не мог приспособиться к суровой обстановке в доме у бабушки. Неокрепший ум двенадцатилетнего ребенка, не понимавший причин столь резкого изменения жизни, активно сопротивлялся какому-либо давлению. Сразу стали возникать конфликты. Вначале Игорь дико бесчинствовал у бабушки. Однажды он решил покататься на дверках буфета, где хранилось фарфоровое наследство бабушки. В результате шкаф опрокинулся, и два ведра осколков пришлось вытаскивать на помойку. Конечно, такие вещи не проходили ему даром. Игорю крепко доставалось. К тому же в доме у бабушки не он был в это время в центре внимания. У Изи и его молодой жены Веры только что родилась дочка Света. А вскоре бабушка уехала к дочери Фане в Красноярск. Арестовали ее мужа Арона Бутковского. Он был директором лесного института. Фаня осталась в Красноярске носить мужу передачи, а бабушка, забрав внуков - девятилетнюю Галю и годовалого Славу, вернулась в Москву. Теперь в комнате на Палихе их жило

 

- 43 -

восемь человек. Семья у бабушки росла, только рост был какой-то ненормальный.

4 марта 38-го года начался Бухаринский процесс. Среди обвиняемых был папин нарком земледелия Чернов. Его арестовали после папы. Весь процесс в своем сознании я преломляла с позиции того, есть там папа или нет. Папы в числе обвиняемых не было. Но на пятый или шестой день в показаниях Максимова, секретаря Куйбышева, появилась папина фамилия. Максимов обвинялся в том, что он организовал убийство Куйбышева, а задание на убийство Куйбышева выдал ему мой пала. Для меня это было как гром среди ясного неба. Я ходила совершенно убитая. Юлия Соколова, мама Вовы Пятницкого, в своем дневнике записала, что Вова "сказал сегодня, что Инна ... читала показания Максимова, который упомянул имя ее отца, и она заплакала при всех. Ей 12 лет". Я не помню этого, но, наверное, так и было. Как же папа мог быть убийцей Куйбышева, если наша Валюшка была названа Валерией в память о Куйбышеве! Когда умер Валериан Владимирович, то одному из первых, кому позвонила его жена Ольга Лежава, был папа. И папа тут же помчался к ним в дом. Пала не мог быть убийцей Куйбышева. Это была какая-то ошибка, наговор. Я была уверена, что когда-нибудь в этом разберутся.

В параллельном классе учились две девочки, две двоюродных сестрички. Отец одной из них был в числе обвиняемых на этом процессе. Я не помню сейчас их фамилии: то ли Икрамовы, то ли Ходжаевы. Но я помню, как в эти дни на переменах они жались друг к другу. Две девочки. Тем девочкам было очень плохо. Мне было легче. У них не было тех корней в школе, как у меня. Они лишь второй год учились у нас. А у меня в классе никто не среагировал на- то, что фамилия папы появилась на процессе. Понимаешь, никто! Никакой реакции на это. То, что никто из ребят в эти дни не обидел меня, многое значит для тех времен. Это было, конечно, достоинством нашей школы. Не даром я до сих пор говорю, что лучше нашей девятнадцатой не было.

В конце марта нас вновь переселили. В той квартире, где мы жили, решили сделать общежитие вахтеров. Поселили в прекрасную квартиру в 7 подъезде на 10 этаже, где раньше жили Стецкие. После узенькой темной комнаты мы получили колоссальную светлую комнату, выходящую на солнечную сторону. В другой комнате поселили Кнориных. Наташа сказала: "Нет, здесь мы долго не проживем. Эту квартиру кто-нибудь бы-

 

- 44 -

стро облюбует". Так и произошло. Очень быстро после переезда арестовали Нину Александровну, а 7 апреля нам сказали выметаться совсем из Дома правительства. Вера со своим женихом, захватив Маю и Юру, уехали в Днепропетровск, а мы поехали на Палиху к бабушке. Туда уже вернулась из Красноярска Фаня. Ее муж получил 10 лет без права переписки. Тогда мы еще не знали, что это означало расстрел. Теперь на Палихе жило 9 человек, да еще прибыло нас четверо. Многовато для одной комнаты. Наташа сказала, что с бабушкой жить вместе не будет. Тогда бабушка сняла комнату в 3 километрах от станции Удельная по Казанской железной дороге. Наташа с Наталкой и Валюшкой уехали туда, а меня взял Нюма. Занятия в школе еще не кончились.

Жили мы впятером. В первой проходной комнате жили Елочка и я, а в дальней комнате все мужчины: Нюма с сыном Аликом и Лева. Жили дружно. В 33-м году Елочкин папа был обменен на какого-то венгерского шпиона. Когда он вернулся в Советский Союз, Липа была уже замужем за Нюмой. Вскоре Ландер женился на Тамаре Мотылевой. Когда Ландера в 38-м году посадили второй раз у нас, у них уже был сын Миша. Но Ландер просидел всего год. Когда Берия стал начальником НКВД, то Ландер попал в то мизерное количество людей, которых осво бодали.

13 мая 38-го года арестовали Фену Игнатьевну. Она пошла в прокуратуру справляться про Хаима, и оттуда ее уже не выпустили. А через день Нину, Нелю и Леню увезли в Даниловский детприемник. Он еще назывался - Дом для малолетних преступников. А проще говоря - обычная тюрьма. Только для детей. Размещалась она в бывшем Свято-Даниловском монастыре. Теперь там Московская епархия. Вот такие ме таморфозы: монастырь - тюрьма - епархия! Пробыли они здесь недолго. 21 мая их на черном вороне отвезли на вокзал и отправили в Браиловский детдом для детей репрессированных. Это на Украине, рядом с Житомиром. Несладкая у них там была жизнь. Ох, какая несладкая. Это л знаю по воспоминаниям Нины. Ей тогда было 14 лет, Нелле - 12 лет, а Лене всего девять. Особенно им всем досталось в войну. Нина, окончив 8 классов, уехала в Ленинград учиться в техникуме. Там она пережила блокаду. Еле выжила. Леню подобрали наши солдаты, отступавшие в 41 м году мимо Жмеренки. Он стал сыном полка. В конце войны его отправили в военную спецшколу. Больше всех досталось Неллочке. Детдом остался на оккупированной территории. Неллочка была мало похожа на

 

- 45 -

еврейку - Фена Игнатьевна была же русская. Кто-то из воспитателей детдома донес фашистам, что она еврейка. Но нашлись добрые люди из местных жителей, которые спрятали у себя Неллу. Потом ее вместе с украинскими девчатами из Браилова фашисты угнали на работу в Германию. После войны там, на Западе, она вышла замуж за поляка, родила дочь и осела в Польше. Домой возвращаться боялась, да и некуда было. Тщательно скрывала, что она из России. Только после смерти Сталина стала потихоньку разыскивать Нину и Леню. В 60-м году она нашла их, приехала в Союз. Встречали сестра, брат и мама, которую она не видела больше двадцати лет. И радость и горе было при встрече. Нелла осталась жить в Польше. Теперь она растит внуков и приезжает к нам в гости.

Летом 38-го года бабушка жила с нами в снятом доме под Удельной. Забрала туда всех нас после школы. Когда бабушка приехала в Удельную, Наташа ушла. С момента ареста палы она никаких денег не получала. У бабушки на Наташу денег просто не было. Нужно было Наташе на что-то жить. Она пошла работать на ткацкую фабрику. Сняла койку в Калиновке по Павелецкой дороге. Я к ней туда не раз ездила. Когда Наташа уходила от бабушки, то мне она велела особо следить за Валюшкой. Каждый день мыть ей попу. Ей же было всего два года, лето было, с голым пузом она бегала. Я в ужасе была, но каждый день вечером добросовестно Валюшку мыла и стирала ее платьица. И за Наталкой надо было следить. Я стала у них за старшую. Не фазу все это становилось. Делалось еще все по-детски - мне самой еще не было 13-ти лет. Наташа не бросила нас, она регулярно навещала Валюшку с Наталкой, в особенности когда мы осенью вернулись в город.

С начала учебного года я вернулась жить к Нюме. Это около метро Красносельская, рядом с Казанским вокзалом. Бабушка устроила Наталку в первый класс в школу на Палихе. Мы с Игорем пошли в шестой класс в свою девятнадцатую. В это время я еще сильнее сдружилась с Инной Вайсер. Она к тому времени переехала жить на улицу Чкалова, как раз в тот дом, где жил Чкалов. В школу мы ехали на метро. Она от Курского вокзала, я от Красносельской и Игорь с Палихи на трамвае. Встречались у библиотеки Ленина и вместе шли в школу через Москва-реку по Большому Каменному мосту.

Зимой мама исчезла. Я принесла очередную передачу для мамы в Бутырки, но ее не приняли. И на следующий месяц тоже. Несколько меся-

 

- 46 -

цев мы про нее ничего не знали. Бабушка сосредоточилась на поисках папы. У бабушки была такая идея, что Сюня не выдержал Лубянки и погиб в тюрьме, а папа выжил. У нее была внутренняя убежденность в этом. Может быть, это ей приснилось. Не знаю. Бабушка куда-то ходила, узнавала. Я ходила справляться в приемную на Лубянку.

Где-то в мае во время урока в класс заглянул директор Валентин Иванович: "Гайстер, к телефону". Я помню, что урок вела Анна Зиновьевна. Я дико удивилась. Никто никогда мне в школу не звонил. Выхожу из класса, а Валентин Иванович говорит: "Иди, тебя бабушка зовет". Я уже совсем обалдела. В чем дело? Побежала к телефону в кабинет директора. Бабушка сказала, что пришла телеграмма от мамы. Прочитала ее мне. Был обратный адрес, куда можно послать письма и посылки. В Акмолинск. Это была первая весточка от мамы с момента ее ареста. Бабушка, получив телеграмму, разыскала телефон школы и позвонила директору. Она рассказала ему про телеграмму от мамы. Валентин Иванович сам пошел за мной. Когда я кончила разговаривать с бабушкой, вид у меня, наверное, был еще тот! Валентин Иванович только спросил: "Ты вернешься на урок или поедешь домой?" И я пошла в класс. Вот видишь, все время было что-то хорошее.

И я начала посылать маме посылки. На посылки нужны были деньги. У бабушки денег не было. Я стала давать уроки. Анна Зиновьевна мне их устраивала. В шестом я только начала, а уж в седьмом и восьмом давала постоянно. Кого я учила? Своих же из школы. Отстающих. Была, например, у нас в классе такая девочка Тамара Орехова. Она жила в Доме правительства, и мы с ней дружили. После уроков я к ней заходила, и мы с ней занимались. Цена была небольшая, но все-таки это было существенное подспорье в нашем бюджете.

Еще мне помогала Зинаида Самойловна. Когда арестовали ее мужа, она осталась с двумя сыновьями Юрой и Андреем. У нее жили еще ее племянники Ира и Андрей Воробьевы, отца и мать которых тоже арестовали. И еще она подобрала Нину Гигечкори, тоже оставшуюся без родителей. Андрея Воробьева мы звали Андрей большой - ему было десять лет, а Андрея Михайлова, которому было шесть лет, Андреем малым. Ира была старше меня на три года. Нина Гигечкори появилась в доме Зинаиды Самойловны в 39-м году. Нину забрали в 37-м году, когда она еще училась в 10 классе. Но ей повезло - если это можно назвать везением - через год ее выпустили. После тюрьмы ей некуда было податься. Ро-

 

- 47 -

дители же были арестованы. Ее отец работал вместе с Михаилом Михайловым. И Нина пришла к Зинаиде Самойловне, хотя ее родители не были друзьями Михайловых. И Зинаида Самойловна оставила ее у себя. Зина часто звонила к бабушке, справлялась про нас, а я ездила к ним. Она и нашла для меня небольшой приработок. Библиографические карточки.

Старшие - Нина, Юра, Ира и я, заполняли их, и за это получали по копейке за карточку. Андреям большому и малому эту работу не доверяли - они были еще малы. Когда я у них бывала, Зина шепотом говорила мне: "Ты подумай, при царском правительстве все знали, кто где сидит. При Николае первом декабристки спокойно ездили к мужьям в Сибирь. А теперь никто ничего не знает. Когда мой брат Изя при царе был в ссылке, то его жена Маруся к нему ездила. А теперь без права переписки! Что значит без права переписки?" Вот так она старалась вправить мне мозги, но я, грешным делом, не очень поддавалась. Меня даже коробило от ее слов.

Как часто отправляла посылки? Точно не помню, но если хотя бы одну в месяц отправишь, то счастлива была безмерно. Посылки в лагерь ведь не каждый день принимали, а только в определенные дни. Вот так просто придти на почту, и отправить посылку было невозможно. На почте по адресу видели, куда посылка. Для приема посылок в лагерь были специальные почты. Не какие-то особые - обычные. Просто объявляли, что на такой-то почте будут тогда-то принимать посылки. Объявляли, конечно, не по радио или в газете. Слишком жирно будет. Они вообще не объявляли. Но ведь на самой почте наверняка кто-то работал, у кого сидели или родственники, или знакомые. А те передавали своим знакомым по тюремным очередям. Так что люди моментально узнавали, где принимают посылки. Меня вот опекала Любовь Мироновна Вольфсон. Ее сестра блыла в одном лагере с моей мамой. Все сведения о посылках я получала от нее или от Зинаиды Самойловны. Куда ехать, когда ехать и как ехать. Любовь Моисеевна ко мне очень нежно относилась - я же еще девчонкой была.

Сначала посылки принимали в Москве. Но это быстро прекратили, ведь в такие дни на почте выстраивались очереди больше, чем в продуктовых магазинах. Надо было ездить куда-нибудь в Александров или в Можайск - это сто километров от Москвы. Хорошо помню, как ездила в Можайск. Тогда я уже жила у бабушки. Возила посылки я сама. Иногда

 

- 48 -

с Игорем. Но чаще одна. У бабушки на посылки денег не было. Что-то она давала, но в основном продукты покупались на мои заработки. А Игорь не прирабатывал. Да и Фаина Сауловна, его мама, писала ему из лагеря, чтобы посылок не посылал. Понимала, как мы живем. Моя мама тоже не просила посылок, но мне же хотелось ей лишнюю весточку подать.

Так вот, узнаешь, в какой день будут принимать посылки, и срочно начинаешь ее собирать. Посылала сухари, лук, чеснок. Что еще я могла послать? Колбасу, сало не посылала - дорого для нас было. Мясо посылали, котлеты. Бабушка зажарит кусочками мясо, положит в банку и зальет топленым маслом. Растопленным сливочным маслом. Помню, во время финской войны бабушка подымет меня с Игорем в шесть часов утра и пошлет занимать очередь за маслом. В 7 часов откроют магазин, мы купим масло и едем в школу. В основном посылали продукты, иногда теплые вещи. сейчас уже не помню подробно что, но тогда четко знали, что надо посылать. Что надо и что можно.

Запомнились поездки в Можайск. Надо было ехать с Белорусского вокзала. Это, слава богу, недалеко от Палихи, можно было пешком дойти, еще до того, как пойдут трамваи? чтобы попасть на первый утренний поезд. Принимали ограниченное количество посылок. Поздно поедешь, и до тебя очередь может и не дойти. Вот и съездишь зря. Дорога до Можайска два часа. Почта от станции недалеко, рядом с привокзальной площадью, но надо переходить по длинному пешеходному мосту через железнодорожные пути. Поэтому, чтобы быстро добежать до почты и занять очередь, необходимо было сесть в определенный вагон, тот, который в Можайске останавливался рядом с пешеходным мостом. Входишь в вагон, а он весь в посылках. И в вагон в Москве надо влезть первым, чтобы занять место у выхода. Это чтобы первым выскочить в Можайске. Там все было рассчитано. Чтобы секунды не потерять. И у какой двери в вагоне сесть. Когда поезд подъезжает к Можайску, у двери давка. Вы рвешься из вагона и стремглав летишь на этот мост. Потом бежишь, бежишь по нему со своей 8-ми килограммовой посылкой. Да еще у тебя молоток и гвозди. Все несутся, друг друга обгоняют, один другого толкают. Бегут как сумасшедшие. Первые разы страшно, но потом привыкаешь.

Посылка должна быть ровно 8 килограмм. Не больше, не меньше. Отстоишь очередь, а у тебя не примут - больше на двести грамм. У них

 

- 49 -

на каждой почте весы по своему взвешивают. Надо посылку вскрывать, что-то вынимать. Пока обратно заколотишь, твоя очередь пройдет. Лезешь обратно к приемщице, а там в этот момент все как тигры, как львы друг на друга бросаются. Поэтому и везешь с собой молоток и гвозди, чтобы время не терять, тут же около приемщицу заколотить ящик. А если у тебя семь шестьсот, то жалко, что четыреста грамм не доложил. А когда сдашь посылку, возвращаешься на станцию в полном блаженстве. Как из бани после парной.

Вскоре после маминой телеграммы стали приходить от нее письма. Находилась она в Акмолинском лагере для жен изменников родины. Это в Казахстане. Мама писала, что этап длился больше месяца. В одном из писем была записка к Вениамину. Сейчас я ее точно не помню, но звучала она примерно так: "Дорогой Нема! Я единственная в нашем многотысячном лагере, кому не пишет брат. Я не прошу тебя писать мне, но очень прошу позаботиться о детях". После истории с бабушкой Гитой я не хотела идти к Вениамину. Но Нюма с Левой уговорили меня отнести записку. Мы с Левой пошли к Вениамину. Он и Сарра были дома. Нас приняли. Взяв мамину записку, они ушли в кабинет. Потом вышла Сарра и сказала: "Забудь к нам дорогу". Вениамин к нам не вышел. Мы с Левой молча ушли.

Но от тюрьмы это Вениамина не спасло. В конце сороковых годов он написал большую монографию по экономике Америки. Институт представил книгу на Сталинскую премию, но главному хозяину она не понравилась. Его, естественно, тут же выгнали с работы и отправили в Среднюю Азию. Ему там даже дали кафедру по политэкономии во Фрунзенском медицинском институте. Но то, что это был медицинский институт, сыграло роковую роль в 53-м году. Когда началось "Дело врачей" его обчинили в шпионаже в пользу Америки. Он же монографию про Америку написал! Арестовали его за неделю до смерти Сталина. Уже после смерти вождя он получил 8 лет лагерей. Попал на лесоповал в Моркваши. Весной 54-го года его освободили. Сейчас Вениамин с Саррой живут недалеко от меня в Коньково, в пансионате Академии наук. Ему уже 87 лет, но он еще работает в своем институте Мировой экономики и международных отношений. Пишет историю своего института. Я иногда с внуками или мужем навещаем их. Он прекрасный собеседник. Голова ясная до сих пор. Еще в конце семидесятых годов он мне четко назвал дату разва-

 

- 50 -

ла социалистической системы - 85-ый год. Не просто назвал, а обосновал.

А были братья, которые спасали своих сестер. Был такой поэт Кулешов. Лауреат Сталинской премии. И он вырвал свою сестру из этого Акмолинского лагеря. Бывало и такое чудо. Мама мне об этом написала, и я ходила к нему узнавать, как он это сделал. Я же много раз писала Сталину, чтобы он заступился за папу и маму.

Где-то в начале 39-го года в Аральске арестовали Пиню. Дали ему 5 лет лагерей и отправили на Север. По тем временам это было удивительно мало. Весной 39-го года, когда у Муси перестали принимать передачи для Пини, она с Валериком вернулись в Москву. Муся бросилась к Каманину, другу Пини. Каманин был один из первых Героев Советского Союза. Он спасал челюскинцев. Кажется Пиня принимал в этом какое-то участие. Это была героическая страница в нашей истории. Вся страна с волнением следила за этой эпопеей. В школе мы рисовали карту Ледовитого океана и каждый день отмечали дрейф зажатого льдами "Челюскина". Но чем мог Каманин помочь Мусе? Ничем. Муся с Валериком мыкалась, мыкалась по Москве и пришла к Нюме. Нюма и Лева оставили их жить у себя. Для Нюмы тут проблем не было. А я решила перебраться к бабушке, жить вместе с Наталкой и Валюшкой.

Теперь на Палихе вместе со мной жило 12 человек. Как мы размещались в одной комнате? Умудрялись. Посреди комнаты стоял обеденный стол. Еще один письменный стол стоял у окна. Я, Наталка и Валюшка спали на узкой односпальной кровати, к которой на ночь подставляли три стула. Втроем спали. Интересно, что, когда Наталка заболела дифтеритом, и ее увезли в больницу, ни я, ни Валюшка не заболели. Проскочили. Дедушка и бабушка спали на металлической кровати с шишечками. Около них стояла маленькая кроватка Славки. Фаня спала на диване. Изя со своей семьей располагался на двуспальной кровати за шкафом. Для Игоря на ночь ставили раскладушку. Правда, иногда Галя уезжала жить к Бете, младшей дочери бабушки. Кроме того в комнате стоял платяной шкаф и буфет, но уже без бабушкиного фарфорового наследства.

Когда я переехала жить к бабушке, она чуть ли не в первый день по ставила меня стирать постельное белье на всю семью. А я же никогда не стирала. Я там пожмыхала, пожмыхала и повесила сохнуть. Фаня увидала и расшумелась на меня, что я грязное белье повесила. Потом я при-

 

- 51 -

выкла, стирала на всю семью: простыни, пододеяльники, наволочки... Все вручную - стиральных машин не было. И не только на семью стирала У бабушки была племянница Лиза. Толя, ее муж был военный. Очень милая, добрая пара. Жили они у Пушкинской. Как-то Лиза заболела грудницей, и бабушка, прихватив меня, поехала к ней, Лиза лежит, ребенок плачет, пеленки киснут. Я сразу стала стирать. И стирала, пока она болела. Мы с Игорем к ним приезжали и помогали. Хорошие они были люди.

До ареста папы семья была очень дружной. Бабушка устраивала праздничные обеды, и к ней все с удовольствием приезжали. А теперь все пошло наперекосяк. На нас смотрели, как на свалившихся на голову опальных, мешающих нормальной жизни. Родственные отношения разваливались. Особенно доставалось Наталке и Игорю. Они и правда были балованные, а теперь, попав в эти условия, никак не могли приспособиться. Наталку дико шпыняли. Начиная от бабушки и кончая Галкой. Хорошо еще, что приходила Наташа и приласкивала Наталку и Валюшку. Наташа приходила почти каждую неделю навещать нас. А то и чаще. Здесь у бабушки я быстро поняла, что теперь я старшая в нашей семье и должна опекать Наталку и Валюшку. Защищать их. Ко мне тоже относились плохо. Чуть что - мы с Игорем огрызались. Меня там боялись. Почему? Языкатая была - спуску не давала, но никогда не орала, больше презрительно смотрела. Фаня меня боялась. А бабушка вообще меня любила. Бабушка очень любила папу, он же был ее первенец. Он же вышел в люди, стал большим человеком. Вот эта любовь к папе перешла на меня. Бабушка даже покрывала меня за мои проделки.

Жить, конечно, было трудно. Денег на такую ораву не хватало. Страх новых арестов висел над семьей. Нервы у взрослых не выдерживали и они срывались на нас. Но тогда мы, дети, этого не понимали. Кто нас совсем не трогал, так это дедушка. Он ко всем внукам относился ровно, но общался с нами мало. Дедушка был очень молчаливый. Характер был у него спокойный, и бабушка крутила им как хотела. Когда арестовали папу, дедушка пошел работать в артель, а ему было около семидесяти лет. Клеил конверты. А у него пальцы были совершенно скрючены от долгой работы с кожей. При дублении кожи ее вымачивают в различных химических растворах. Все это делалось вручную. Конверты давали мало приработка. Дедушка устроился тогда в кожевенную артель на Селезневке. Кроил там сумочки и перчатки. Говорил, что это ему по

 

- 52 -

профилю, что раньше всегда кроил модельную обувь. На его заробоки мы жили. Я в эту артель ходила, носила ему обед. Но, конечно, заработка его не хватало. Мои деньги от уроков шли на посылки маме.

В общем жилось не сладко. Кормились плохо. Особенно страдал Игорь. У мальчишек в этот период самый рост, так что ему нашего питания не хватало. Мне-то нет, я же была довольно жирная. Плохо было Валюшке с Наталкой. Бабушка подкармливала Фаниных детей за счет нас. Славку за счет Валюшки, Галку за счет Наталки. Это было, это мы четко замечали. Жили, если не впроголодь, то не сытно. Помню торжественные чаепития. Бабушка, наверно, для себя решила, что Фане мужа не вернуть. А может быть, они знали, что его расстреляли. Фаня скрывала, что он арестован. Говорила, что он ее бросил, и она с ним развелась. А Фаня была красивая, еще молодая женщина. Так вот бабушка решила выдать ее замуж. Конечно, для Фани с ее двумя детьми это был пустой номер. Но иногда приходили ухажеры. Или приезжал кто-нибудь из бабушкиных родственников. В таких случаях устраивалось торжественное чаепитие. Бабушка ставила на стол чайник и выставляла припрятанное варенье, которое она летом заготовляла. Иногда Фаня приносила торт или печенье. Других угощений на столе я не помню. Взрослые садились за стол. Из детей приглашалась только Галка. Но как только в доме появлялся гость, у нас с Игорем ушки тут же оказывались на макушке. Делал ли мы уроки, занимались ли другими своими делами, мы тут же давали друг другу сигнал и чинно усаживались за стол. Бабушка аж взвивалась, но перед гостями не решалась нас выставить из-за стола. Фаня молчала, зная мой язык. Мы придвигали бабушке стаканы и накладывали в розеточки варенья. И с наслаждением пили не торопясь чаи с вареньем. Но и не слишком медленно. Выпив первый стакан, мы вновь с невинными глазками подвигали его к бабушке и накладывали себе варенье. Конечно, такие чаепития были очень редки, но каждый раз мы с Игорем свой шанс не упускали. Вообще в обычные дни сладкий чай был нам малодоступен. Я еще потихоньку Наталку призывала подсаживаться к столу, но она боялась и никогда не принимала участия. Потом мне доставалось. Бабушка и Фаня были уверены, что я зачинщица этой комедии, что Игорь своим умом до этого не додумался бы. Фаня шумела на меня: "Это все ты устраиваешь!" А я огрызалась. Но Фаню тоже можно было понять. Сколь ни мизерны были надежды на замужество, но эта иллюзия заставляла ее следить за собой. Может быть, эти чаепития с

 

- 53 -

ухажерами и спасли ее. Как легко было потерять интерес к жизни и опуститься, оставшись без мужа с двумя ребятами. Да плюс еще наша орава.

Очень трудно было готовить уроки дл< школы. Теперь уже четверо учились. Я и Игорь ездили в свою девятнадцатую, а Наталка с Галей ходили в соседнюю с домом школу. Места в комнате для выполнения домашних заданий не хватало. Кто-то готовил уроки на кухне или в ванной. Бабушка в ванной поставила маленький столик. Это было лучшее место для занятий. За место в ванной всегда шла борьба. К тому же в квартире мы были не одни. Когда в 32-м году мы переехали в Дом правительства, во вторую нашу комнату въехал сотрудник Госплана Ратнер. Вскоре он женился на Галине Михайловне, сестре жены Шепилова. Да, того самого, у которого при Хрущеве была самая длинная в стране фамилия "Ипримкнувшийкнимшепилов". Галина Михайловна была очень добрая и хорошая женщина. В 38-м году и Ратнера и Галину Михайловну арестовали. Теперь в этой комнате жил официант из какого-то ресторана. Помню его гнущуюся фигуру. У него было восемь детей. Одна дочь работала, вторая была как я, ну и дальне, дальше и дальше. Так что насыщенность детьми в квартире была выше всякой нормы.

Мы с Игорем в школу ездили на трамвае. На 26 номере. От Палихи он шел к Белорусскому вокзалу, потом к Зоопарку, затем по Герцена до Манежа, там сворачивал к Большому Каменному мосту. Вылезали у Библиотеки Ленина, где встречались с Инной Вайсер и вместе шли в школу. Это примерно час мы трухали на трамвае. Бабушка утром каждому давала на дорогу и завтрак по 50 копеек. А дорога только в один конец стоила 25 копеек. Так что ездили всегда "зайцами". Это было не трудно. Трамваи всегда были битком набиты, люди гроздями висели на подножках. Нам, детям, в таком месиве людей не трудно было укрыться от кондуктора. Тогда у кондуктора были билеты за 10, 15, 20 и 25 копеек. В зависимости от количества остановок, которые надо проехать. На эти сэкономленные трамвайные деньги мы кейфовали или ходили в кино. Что значит кейфовали? Покупали булочку за 50 копеек. Помнишь, были такие маленькие круглые булочки, а внутрь клали котлету. Горячую котлету! Это же было самое вкусное-вкусное. Их на улице продавали лотошники. Ну, и, конечно, мороженое. Круглое, между двух вафелек. И разных размеров - в зависимости от финансов твоего кармана. А этих

 

- 54 -

финансов, кроме трамвайных денег, у нас не было. Бабушка всегда ворчала, что на нас уходит слишком много денег. Это был вечный разговор.

Осенью 40-го года бабушка отказалась давать деньги на трамвай. 25 рублей в месяц только на нашу дорогу существенно подрывали и без того тощий бабушкин бюджет. А еще надо было платить за учение в школе. Тогда ввели плату за учебу в средней школе - двести рублей в год. Денег на это не было. Игорь пошел учиться в техникум, а мне пришлось переводиться в соседнюю с домом школу. На мое счастье туда перешла преподавать Анна Зиновьевна, она жила рядом с нами на Новослободской улице. И Анна Зиновьевна заплатила за меня двести рублей. Я попала в 8 класс, где она была классной руководительницей. Вот такие были педагоги. Я уже рассказывала, как она несколько раз восстанавливала Во ву Пятницкого в школу после многочисленных его исчезновений. Вову она еще опекала особо из-за его старшего брата Игоря. Когда мы с Вовой учились в пятом классе, Игорь кончал десятый. Ходил он всегда не много задрав голову, такой надменный был. Но он был краса всей школы. Анна Зиновьевна говорила мне потом, что он был выдающихся способностей. Анна Зиновьевна вела у десятиклассников математический кружок. Однажды Игорь должен был там делать доклад. Анна Зиновьев на пригласила профессора Люстерника. Он еще тогда не был академиком - был в доступе. Он пришел, прослушал доклад Игоря и сказал "Большому кораблю - большое плавание!" А через несколько дней Игоря арестовали. И поплыл он на острова ГУЛАГа. Это было в январе 38-го года. Десятиклассников брали среди учебного года. Вот и Нину Гигечкори забрали из 10 класса тогда же. Но она отсидела только год, а Игорю досталось на полную железку. Он пробью 5 лет в лагерях, вернулся, его еще раз забрали, еще раз вернулся, а в 49-м году Игоря отправили в бессрочную ссылку.

Когда я была уже в новой школе, бабушке передали, что кто-то видел папу в Соликамских лагерях. Кто-то из тех, кто ездил на свидание с родственниками в Соликамск. Бабушка искала этого "кто-то", но не нашла. Решила послать посылку в Соликамск. На авось, может быть повезет. Несколько раз я отправляла посылки папе в Соликамск. В пространство

- но ответа не было. Теперь говорят, что НКВД нарочно распространяло слухи, что человек жив. А его давно уже расстреляли. Это же не люди были - звери. Иезуиты!

 

- 55 -

А я в этой новой школе вступила в комсомол. В 8 классе. Я еще в девятнадцатой школе пыталась вступить, но там из-за возраста не приняли. Я же правоверная была, я же была очень идейная. Мы же всем лозунгам верили. Нам же свернули головы набок как курице. Я во все верила. Искренне верила. Вот что значит хорошая пропаганда. И во "врагов народа" верила. И в аресты верила. А то, что папу и маму арестовали, так это ошибка. Лес рубят - щепки летят! А то, что вокруг меня столько щепок, я не задумывалась. Вот какая идиотка была. Может быть, я один раз в чем-то засомневалась - это когда в армии во время войны ввели погоны. Погоны для нас были символом царизма, а тут на наших красноармейцев одели. Что я писала про папу и маму в автобиографиях? Я всегда писала, что они арестованы. И на собрании все сказала. Приняли единогласно. И в райкоме сказала, что папа и мама арестованы. Я никогда не скрывала ничего про родителей. Я никогда от них не отрекалась. Никогда!

Идея поехать к маме возникла в 40-м году, но не сразу. Мы не знали будут пускать иди нет. Через год, как мама попала в лагерь, она написала, что свидание ей дадут. Нужны были деньги на поездку. Много денег -дорога была дальняя. Двое суток надо было ехать. Бабушка сразу сказала, что денег нет. Надо было зарабатывать деньги самой. Я во всю стала давать уроки и копить деньги на дорогу. Уроки мне находила Анна Зиновьевна. Через год я набрала немного денег, но все равно было мало. Мамин брат Лева дал деньги, которые выручила Наташа от продажи вещей, спрятанных ею при конфискациях. Она их отдала Леве на хранение. На черный день для нас. Дал деньги Нюма. Было мало, но ехать мне можно было. Была весна 41-го года

Мама запретила мне ехать одной. Искала мне попутчиков. Попутчики нашлись. Это был Володя Любченко, сын брата председателя Совнаркома раины. Наши мамы были вместе в лагере. Потом появился Яша Готлиб. С ним ехала его тетя Екатерина Дмитриевна. Тетя Катя, как мы ее звали. Она стала у нас за старшую. Мы у нее несколько раз собирались, говаривали поездку. Жила она с дочерью и Яшей в подвальном помещении в большом сером доме на Малой Дмитровке. Ждали Яшу, когда сдаст экзамены за 9 класс. Мы с Володей окончили 8 классов и были свободны от занятий.