- 13 -

Степан ЯНКОВСКИЙ

В 1947 году в лагерь прибыл этап. В наш барак поместили пять человек. Один белорус по национальности — Степан Янковский поведал мне, как он стал врагом народа.

«Вернулись мы после гражданской войны с соседом в свое село. Вместе уходили на фронт. Я как-то в бою при отступлении вынес его, раненного, с поля боя на руках, где-то на Украине, а то попал бы он в плен и быть ему расстрелянному. Рана была небольшая, и он выздоравливал в походном медсанбате. Потом снова бои, вместе затем и ушли на дембель. Пришли домой к своим бедняцким хозяйствам. Лошадей нет, пахать землю нечем. Решили с другом податься на заработки. Очень не хотелось уходить, любил я землю-кормилицу, с которой был связан с детства. С семи лет помогал родителям в поле. Что же, завтра с другом пойдем искать городского хлеба. Пойду, думаю, на прощание посмотрю на свою землю. Зашел к соседу, авось, компанию составит, Не застал его дома. Пошел один. Прихожу на поле, а Друг мой уже там. Стоит на коленях и пересыпает землю с руки на руку. Так был погружен в это занятие, что не увидел как я подошел к нему.

— Ну что, — говорю ему, — у тебя хоть батя с мамой да с малышами обрабатывали землю. А вот моя стоит сирота. Ты скажи отцу, чтобы чем-либо засеял. Семья у вас большая, кормить чем-то надо.

На другой день подались на поиски работы. Как уходить из дома, Федин отец пришел с ним ко мне.

— Так что, сынок, отдаешь свою землю?

— Отдаю, дядя Семен.

 

- 14 -

— Ну ладно, хотя и поздно, но что-либо посею, бот тебе деньги за аренду.

— Что вы, дядя Семен, не возьму я у вас никаких денег.

— Нет-нет, возьми.

Не взял я у него денег, сунул он мне в карман их насильно. Когда ушел домой, я и говорю Федьке: «Вот отцовы деньги, отдашь их матери, чтобы отец не видел. У вас такая орава... Не возьму я этих денег». Отнес он деньги матери, и тронулись мы с ним в путь.

В городе побродили немного и подались на шахту, как советовали нам люди. Шахт, мол, в Донбассе много, на какую-либо все равно возьмут. И верно, приехав в Донбасс, мы не долго искали работу. Потому что немного было охотников лезть в этот «погреб». Взяли на работу на первой же шахте, определили на проходку штрека. Работа была тяжелая. Поработали мы с полгода, Федя и говорит мне:

— Вот что, Степан, подамся я домой. Отец пишет, что все высланные деньги пустил на приобретение хозяйства. Сейчас у нас в хозяйстве полон двор скотины. Пара быков, пара лошадей, две коровы, так что молочка хватает ребятам досыта. «Приедешь домой, — сообщает, что-либо из одежды тебе справим. Пора уже, сынок, жениться. Возвращайся со Степаном. Ему, как и тебе, уже пора обзаводиться семьей».

— Нет, — говорю Феде, — ты поезжай, а я еще месяца три поработаю.

Через полгода приехал и я домой. Дом сохранился хорошо. Дядя Семен за ним присматривал. Поставил и я крепкое хозяйство. Быков заводить не стал, купил тройку лошадей, одну жеребую кобылу, бричку, телегу, арбу взял для вывозки с поля урожая и сена, жнейку... Когда женился, купил корову с телочкой, чтобы на следующий год было уже две коровы. Жену взял из многодетной семьи без приданого. Помогал и ее родителям, они были безлошадные; давал лошадей, плуг, а тесть с 18-летним сыном обрабатывали землю. Прожил я так года «полтора, жена мне сына подарила. Крестины справляли весело. Федя пришел с женой, та с ребенком на руках. Встретил с шуткой:

— Кто? — спрашиваю.

— Доченька, — говорит Федя.

— Ну вот и породнимся, коль живы будем, — пошутил я. Но радоваться долго не пришлось. Началась коллективизация, с колхоз не пошли ни я, ни Федя, Федю выслали раньше тремя

 

- 15 -

днями, на четвертый пришли за мной. Такое тогда меня взяло зло:

    — Ах, вы, — говорю, — гады! Я все хозяйство на шахте своим горбом заработал, а вы меня кулаком считаете.

Схватил оглоблю и кричу бывшим своим дружкам, которые пришли меня выселять:

    — Уходите по-хорошему, или убью всех.

Жена с ребенком стоит поодаль, плачет. Когда стали подходить ко мне мои бывшие друзья, чтобы применить силу, я не выдержал. Огрел одного оглоблей, другого собрался, но всех, как корова языком слизала, удрали домой.

На второй день приехали из района гэпэушники, забрали меня, Через месяц был суд, дали 10 лет отдаленных лагерей за террор, жену выслали в тайгу. В тюрьме меня долго не держали, послали в Карелию лес пилить. Вскорости, после прибытия в лагерь, написал я письмо Фединому отцу.

— Не знаешь, мол, где моя жена?

Получаю ответ: «В пути следования по этапу ребенок твой помер, а жена с горя задушилась. Федя со своей работают в ссылке, где-то на Урале. Адреса его не знаю. Пишет, что собираются их перевести в другое место. Как приедут на место, напишут адрес.

Потом и нас с Карелии перевезли в Архангельскую область. Перед самой войной я уже заканчивал срок, но влепили мне новую десятку. Просидел я лет пять второй десятки и такая на меня дума черная нашла: за что же это я бесплатно работаю уже пятнадцать лет, под винтовкой и с позорным клеймом «враг народа». Бежал я. Да так удачно, что нигде не попал в руки гэпэушникам. Как в песне поется: «Пуля стрелка миновала».

Пришел в свою деревню ночью. Хотел к Фединому отцу зайти, узнать как пробраться в Польшу. Дядя Семен и говорит мне на третий день моего прихода: «Разговаривал я с твоим шурином. Свезет он тебя к польской границе, а дальше сам думай, что делать». Короче говоря, привез он меня на мотоцикле в одну деревушку, на квартиру ночевать не пошли. Расспросили одну старушку в поле, она и говорит:

— Вот что, сынки, переночуйте у меня, а ночью докатите на своем мотоцикле до пограничной деревни, там через речку — Польша будет.

— А далеко, — спрашиваю, — эта деревня?

— Да километра полтора по лесной дороге.

Тогда я говорю своему вознице:

 

- 16 -

— Спасибо тебе, Петя, за всё, что ты для меня сделал. А теперь кати домой, как бы не попал в беду.

Распрощались мы с Петром. Он укатил в обратный путь, а я со старухой, дождавшись вечера, пошел к ее хутору. Покормила она меня ужином и говорит:

— В полночь я тебя разбужу и пойдешь. В деревню не ходи, а с километр от нее держись, там с обеих сторон лес, там и перейдешь.

Постелила мне бабка на топчане, а сама забралась на полати. В полночь будит меня:

— Ну, сынок, пора. Пусть тебе поможет бог в твоем опасном пути. Мой сынок тоже в Польше. Сталин, сукин сын, никому не дает покоя.

Перекрестила меня. Пошел я. Подошел, примерно, к тому месту, куда меня направляла старуха. Слышу в лесу шаги. Я в сторону прилег. Молодой месяц, хотя плохо светит, но разглядел я — по дороге шли пограничники. Я притих, не дышу. Как только они стали подходить ближе, собака зарычала, стала рваться в мою сторону. Я от дороги лежал метров пять—шесть, не успел отойти дальше. Короче говоря, я и бежать не стал. Просто было глупо уходить от такой силы, их было пять человек с винтовками, с собакой.

Вот так пришел я уже на третий срок. Осудили меня снова на десять лет. Теперь уже не знаю, что предпринимать; или опять бежать или сам черт не придумает, что делать.

— Думка у меня такая, Андрей. Если бежать, то нужно заниматься грабежом. На это меня и подговаривают. Сперва я думал согласиться, не спал из-за этого почти всю ночь. Потом стал себя крыть: «Ты же, сукин сын, за этот трудовой народ кровь проливал, а теперь хочешь их грабить, а возможно, и убивать. Не быть этому!» Отказал я мужикам.

Остался один выход —тянуть лямку еще десять лет. Хватит ли здоровья? Уверен, хватит. Но жизнь пройдет, мне уже будет около шести десятков — старик. Что ж, пусть будет так, но грабить своего же брата — трудовой народ, не пойду. Дождусь своего часа, авось, какие события произойдут, неужели правда не восторжествует? Буду жить надеждой.

Эх, дорогой мой Степан. Да ведь и я тяну подобную лямку. Осталось немного доканать вторую десятку, тогда буду играть победный марш. Если досидишь до конца, то выйдешь, хотя и

 

- 17 -

стариком, но честным человеком и не будешь дрожать каждую минуту, что за тобой придут. Главное, что нужно для того, чтобы выжить — это не падать духом. Вот, Степан, что я тебе хочу сказать. Ты одну войну прошел, гражданскую, обидно тебе, что ни за что сидишь. А вот есть другая категория людей, которые сейчас здесь. Я тебя познакомлю с бывшим буденовцем, он и не Отечественной был с первого призыва, а в сорок четвертом раненый попал в плен — их разведку немцы окружили. И вот за то, что он воевал и вынес муки плена, его осудили на десять лет Этот человек не собирается бежать. Насчет побега так говорит «Если я убегу, то не миновать того, что я стану преступником. А я хочу дождаться того времени, когда мы посадим на скамью подсудимых всю эту мразь, которая вершит несправедливость. Если решусь на побег — лишусь права участвовать в тех процессах, которые обязательно будут, не сомневаюсь, но правда все равно восторжествует». Вот это, Степан, люди железной воли. Советую и тебе следовать их примеру.

Репрессии были и после войны. Правда не как в тридцатые годы, но были. В сорок шестом прибыл к нам этап. Так прибывшие нам рассказывали такое, что поверить трудно. Между тем многие считали, что Сталин после войны поймет все. Шли с фронта домой с надеждой на лучшую жизнь. Но перемен никаких не произошло.

Рабочие в городах еще жили более менее сносно. Шахтеры даже неплохо. Они в состоянии были иметь на своем столе каждый день кусок мяса. Ну, а колхозников совсем зажали. Стали они бежать из колхозов, умирать голодом никто не хотел. Заколачивали окна, двери и. уходили кто куда. Ну, а когда умер «отец народов», все вздохнули с надеждой на лучшее. С приходом Маленкова отменили все грабительские поборы. В колхозе на трудодень денег не давали, но платили пшеницей и люди ожили, хотя в латках ходили, но не голодали. А затем Хрущев открыто заявил о культе личности Сталина. Но широкой гласности народ так и не обрел.

Пытался я писать в разные газеты о сталинских злодеяниях, но мне отвечали: «Может не стоит ворошить прошлое? Партия и правительство не допустят повторения прошлого. Поздравляем Вас со счастливым возвращением из сталинских застенков. Желаем крепкого здоровья».

Написал письмо о зажиме свободы, но оно к Хрущеву не попало. Как видно, неохотно пускали в печать воспоминания нашего брата о сталинской мясорубке. В печати-то еще ведь тоже сталинские опричники сидели. Напечатали, правда, мою статью в

 

- 18 -

«Челябинском рабочем», но так ее при этом обкорнали, что осталась лишь четвертая часть. Тогда я решил написать повесть о своей жизни в лагере, рассказать о своем детстве и после лагерной жизни. Об этом можно писать целые романы, но большинство событий уже забыто. Ведь начал я писать свою первую повесть, вернее воспоминания, в 80 лет.