Что рассказал Анатолий Михайлович Миндлин

 

Анатолию Миндлину в 1937 году было шесть лет. Когда его отец писал свои воспоминания, он считал, что ему известно все о жене и сыне. Он не знал, что спустя три недели после его ареста забрали и его жену Марию Дмитриевну, забрали днем на автозаводе, где она работала табельщицей. Дома оставался шестилетний сын Толя. Мать Михаила Борисовича Клара Михайловна находилась в больнице.

Ребенок прождал возвращения матери весь вечер. Он был испуган, время от времени принимался плакать. К ночи стал кричать. Соседи по дому очевидно знали об аресте Марии Дмитриевны, слышали крики мальчика, но не пришли, чтобы его успокоить, не взяли к себе. БОЯЛИСЬ. Зато посреди ночи в квартире

 

появились какие-то незнакомые "дяди", которые увели Толю с собой. В ту ночь из дома на Госпитальном валу забрали несколько детей в возрасте от трех до семи лет, так же, как и Толюшка, оставшихся без родителей. Детей посадили в машину, ожидавшую у подъезда. Маленькому Толе запомнилась полная луна, освещавшая пустынный и такой незнакомый ночью двор.

Машина направилась к Савеловскому вокзалу. В отдельном зале ожидания уже находилось пятнадцать-двадцать детей.

На вокзале сидели до утра. Наплакавшись и намаявшись вдоволь, дети спали вповалку по лавкам и на полу. Утром всех посадили на поезд и отвезли в Дмитров. Дальше отправились пешком. Было выделено несколько подвод. На них посадили трехчетырехлетних, а "большие", в том числе и Толя, шли рядом.

Часа через три очутились возле старинного каменного дома, детей поместили в пустых просторных комнатах с высокими потолками и круглыми железными печками.

"Это был настоящий детский концлагерь", — вспоминает Анатолий Михайлович, Он размещался в какой-то бывшей барской усадьбе — с большим парком, прудами в глубине его и заброшенной церковью у ограды. Это могло быть имение XVIII века Даниловское, расположенное в десяти километрах от Дмитрова; остановка автобуса вблизи него до недавнего времени называлась "Буденновец",

В детском концлагере за сплошной высокой оградой находилось более ста детей. У ворот круглосуточно дежурила охрана.

День начинался в семь часов утра общей зарядкой. После скудного завтрака младшие были предоставлены сами себе, а "старшие" работали: носили и складывали в штабеля дрова, пололи грядки, а в конце августа—начале сентября копали картошку.

На всю жизнь запомнил Толя жестоких, потерявших человеческий облик надзирательниц, которые грубо кричали на детей, называя их "фашистскими выблядками". Детей били. Толя видел, как надзирательница схватила девочку за ухо и оторвала ее от земли.

 

За малейшую провинность маленьких узников наказывали — сажали в глубокий, сырой и черный подвал, где водились крысы. Одному мальчику крысы отгрызли пальцы на ногах.

Детей, конечно, обворовывали. Питание было отвратительное. Дети все время были голодны. На раздаче пищи находился какой-то пожилой татарин. Он один жалел несчастных детей. И когда не было поблизости надзирательниц, он давал добавки, совал ребятишкам кусочек хлеба или сахара.

Толю разыскала его бабушка (мамина мама). В начале сентября она приехала из Башкирии и забрала Толю к себе. А вскоре случилось невероятное: Марию Дмитриевну выпустили из тюрьмы, может быть потому, что она формально не являлась женой Михаила Борисовича. Брак их не был зарегистрирован.

Ни мать, ни сын, оберегая покой Михаила Борисовича и щадя его чувства, никогда не рассказывали ему, что пришлось пережить им после его ареста. Унеся в могилу письма мужа, Машенька унесла с собой и тайну своих и Толюшкиных страданий. Мать завещала сыну сохранить эту тайну от отца. Смирение Машеньки, ее преданность и сострадание к любимому человеку были беспредельны.

Сила духа тихой безответной Машеньки, воспитанной в старообрядческой вере, оказалась под стать мощному, бурному и неукротимому духу Михаила Борисовича Миндлина.