- 86 -

ВЫПИСКИ ИЗ ДОРОЖНОГО ДНЕВНИКА

 

24 января 1947 года. Я поднялся по трапу на ту же "Джурму", в трюме которой меня в 1938 году привезли на Колыму. Народу тьма-тьмущая, но мы своей бригадой пробились через вахту одними из первых. Небольшая задержка у контрольно-пропускного пункта на палубе. Шли разговоры о том, что там установлен какой-то чувствительный на золото прибор, после показаний которого некоторым пассажирам учиняли тщательный "шмон". Мы прошли без задержки. Я и мои товарищи этого прибора не видели. Понимая, что такую массу людей поместить можно только в трюмах, мы быстренько, несмотря на внушительную поклажу, пробрались туда и заняли места на нарах второго яруса, положив между нами в середину все свои пожитки. Прежде всего нам бросилось в глаза, что нары и стены в трюме заросли льдом и снегом, вскоре он начал подтаивать. Капли стекали нам за воротник.

Ждем, когда наша "Джурма" отойдет от Ногаевского причала. В 19 часов — тронулись в путь, но через час встали — ледокол, сопровождавший нас, ушел прокладывать путь другим пароходам.

25 января. 8.00. Ночь прошла благополучно. Дежурили по очереди у своих "шмоток". Пока без перемен. Стоим. Время уходит на борьбу с "паводком". На нарах скоблим лед, обкла-

- 87 -

дываем их бумагой. Попили кипятку с селедкой. В 16 часов снова тронулись. Выскочили на палубу, простились с ненаглядной Колымой. Идем во льдах. Охранников на палубе не видно. Ведь мы — "вольняги", поэтому они бездельничают и проводят время в кубриках. Быт в трюме налаживается. Играют в карты, в домино. Среди нас семейные. Когда успели обзавестись женами? "Джурма" продвигается очень медленно, харч убывает быстро, к 20 часам в трюме начинаются заморозки. Наш потолок прекратил течь — подмерзает. Приобретенный мной романовский полушубок меня крепко выручает. Когда тепло — перина, а в мороз — одеяло.

До сих пор как во сне. Не верится, что покинул Колыму живым, относительно здоровым и еду к своим. Идем хорошо, пока не качает, но некоторые недовольны: "Хоть бы качать начало — жрать бы не вело так". Подавляющее большинство пассажиров — недавно освободившиеся из лагеря, они отсиживались на магаданской пересылке в ожидании отправки, а паек там известно какой, хватает только чуть-чуть червячка заморить. Хорошо тем, кто при освобождении получил немного денег со своего лицевого счета, тогда можно было прикупить кое-что из продуктов.

26 января. Ночь прошла благополучно. Наверно, "Джурму" сглазили, стоим с 4 часов утра, опять ждем ледокол. Заморозки в трюме продолжаются. Проснулись и обнаруживаем над головой вместо потолка снежный покров в затейливых узорах. Холодно, но зато не течет. В 12 часов дня снова тронулись, прошли остров Завьялова, от Магадана около 150 километров. Впереди до бухты еще 2600 километров. Идем среди льдов. Среди пассажиров нашелся парикмахер-профессионал, подрабатывает на ходу. Погода в трюме по-прежнему неустойчивая, то оттепель с осадками, то заморозки, спасающие нас от паводка. Иногда выходим на палубу проветриться. Картина незавидная. Кругом льды. Моя шуба, набухшая влагой, постепенно леденеет. Приходится на палубе не задерживаться и спускаться вниз. Всего третий день, как мы отчалили от бухты Нагаево, а в нашем трюме уже два человека успели "врезать дуба", правда, неизвестно

 

- 88 -

отчего: дошли или заболели, возможно, и то, и другое. Сколько дней еще впереди, неизвестно. По "центральной улице" в трюме непрерывные людские потоки, на палубу и обратно. "Улица" эта — узкий в полтора метра шириной проход между расположившимися на полу и на нарах людьми. Помимо табака и папирос, которые повысились в цене, появились на рынке трюма семечки — 25 рублей стакан. "Джурма" опять застряла во льдах. Дает сигналы ледоколу — нужна помощь. Наконец, помощь оказана. "Джурма" дает два длинных и один короткий гудок и снова в путь. Перед отходом ко сну радостная встреча со старым товарищем. Попов, с которым мы вместе двигались от Бутырок до Колымы, где нас разлучили и разогнали по разным лагерям, к моему удивлению, узнал меня первым — значит, мои дела не так уж плохи.

27 января. День тяжелый, и ночь была не из легких. Буквально "ноев потоп", тает кругом — и сверху, и снизу. Спать невозможно. Продежурил до 4 часов утра. "Джурма" медленно, но упорно продвигается вперед во льдах. К 5 утра наступили заморозки, течь прекратило, и я завалился спать, но как нарочно на море начался шторм. С 5 часов стоим, так как волнение не утихает. Ребята на камбузе раздобыли два котелка горохового супа — настроение поднялось. Сходили на палубу, достали большой кусок брезента и прикрепили его над головой. Пока не течет, надеемся, будет полный порядок. Уже съели свой обычный ужин, все не трогается "Джурма", и только в 20 часов вздрогнула и двинулась вперед, но через два часа снова остановилась.

28 января. Ночь прошла без приключений. Стоим уже сутки. Несколько попыток прорваться сквозь льды не увенчались успехом. Шторм продолжается. Настроение убийственное. Еще один "сыграл в ящик". Оказывается, команда парохода заранее это предусмотрела и погрузила на пароход большие камни. Трупы привязывали к ним и выбрасывали за борт. Так как народ с каждым днем все слабеет и слабеет, расход этих камней ожидается немалый.

29 января. Ночь прошла без перемен, но в 6 часов утра "Джурма" прорвалась сквозь льды и двинулась вперед. Сегодня шестой день пути, а прошли всего около 600 километров. Я

 

- 89 -

думал добраться на "материк" ко дню рождения Машеньки — 13 февраля, а теперь мечтаю хотя бы к 1 марта. Встретили пароход "Советская Латвия", который везет заключенных на Колыму нам на смену. Опять стоим. Опять ночь потеряна. В трюме началось воровство. Сегодня ночью мое дежурство.

30 января. Дежурил всю ночь. Стоим вместе с "Советской Латвией", ждем ледокола. В 7 часов ледокол показался на горизонте. В 22 часа двинулись полным ходом без ледокола, по чистой воде, а ледокол пошел сопровождать в Нагаево "Советскую Латвию". Ночью еще один "отдал концы", и это только в нашем, самом лучшем трюме. Я начал читать "Воскресение" Льва Толстого. Читается совсем по-другому, чем раньше: проходит перед глазами мое недавнее прошлое, и сравнение с романом не в нашу пользу.

31 января. Идем полным ходом вперед. Погода чудесная, море свободное ото льдов, спокойное. Стараюсь выходить на палубу почаще, дышать свежим морским воздухом. К обеду обогнали пароход "Дзержинский" и ушли далеко вперед. Сегодня в трюме четыре кражи, одна у нашего соседа: "увели" последние сухари. Многие уже два-три дня не ели хлеба. "Вынесли" еще одного. Боже! До чего мы стали бесчувственны. Многие годы звериной борьбы за существование не прошли даром. Выживает сильный, хитрый, умный и, я бы сказал даже, нахальный, и то, что ежедневно выносят из трюмов наших товарищей, "досрочно освободившихся" от этой жизни, нас не особенно тревожит. Жуткий, беспощадный эгоизм, какая-то душевная опустошенность овладели нами.

Сегодня пришлось дать несколько сухарей товарищу, с которым пробыл четыре года на прииске, он еле передвигается по палубе. Потихоньку шепнул ему, что он может рассчитывать на три сухаря в день, но только чтоб приходил за ними к нам ночью. Запасы наши тоже подошли к концу, многое из того, что собирались привезти домой, уже съедено. Остаток сухарей строго нормирован, выделяем по пять сухарей в день на человека, поэтому товарищи из моей бригады без всякого энтузиазма встретили мое решение помочь товарищу по прииску. По сравнению с большин-

 

- 90 -

ством мы не голодали, но есть хотелось всегда. Со вчерашнего дня начали выделять нам по одному черпаку жидкой баланды, сваренной из горбуши. Очевидно, начальство побаивается, что часть вольных, особенно из бывших уркачей, может от голода взбунтоваться, и тогда кто может знать, чем все это закончится, тем более что сопровождающая нас вооруженная охрана не так многочисленна, как при этапировании заключенных в лагерь. От матросов узнали, что прибудем в Находку 3 февраля.

1 февраля. Ночь прошла хорошо. Идем все время полным вперед. Стала беспокоить усиливающаяся качка. Сегодня приступим к аварийному запасу сухарей, иначе не протянем. У моих товарищей по "бригаде" завелись вши, меня пока Бог миловал, но эти незваные гости не сегодня-завтра обязательно ко мне придут, да и как может быть иначе при такой скученности. Ведь ночной холод заставляет нас спать "впритирку" друг к другу. Восемь суток на пароходе ни разу по-человечески не раздевались. Погода прекрасная, небольшой морской ветерок, тепло. Не верится, что можно гулять по палубе в расстегнутой телогрейке, без рукавиц. Море широкое, огромное, кажется совершенно черным с седой пеной вокруг нашей "Джурмы". "Дошедших" выносят наверх и отправляют в последний путь, их, к сожалению, с каждым днем все больше и больше. Как хочется скорее ступить на твердую землю и дать родным знать о себе. Неужели Толюшка меня узнает, ведь я оставил его шестилетним ребенком? Нет, этого не выдержишь, наверное — и разрыдаешься, а я ведь совершенно разучился плакать, очерствел как зверюга.

Встретил земляка-москвича, замечательного, высокообразованного человека. До заключения преподавал литературу в комакадемии им. Крупской. Обещал заехать к моим родным в Москве. (Ведя дневник на пароходе, я допустил непростительную оплошность, не записал фамилии и имена многих товарищей, моих спутников по "вольному этапу", а сейчас память моя бессильна восстановить их.)

Сегодня трагически погиб один совершенно "дошедший" работяга, отбывший 10-летний срок заключения. Он только крикнул; "Товарищи, спасибо за все!" — и выбросился за борт.

 

- 91 -

Очевидно, этот случай заставил пароходное начальство раскошелиться и выдать всем пассажирам парохода по 1200 грамм хлеба на три дня. Станет немного легче. Ночью заступил на дежурство. В трюме участились воровство, мордобой, открытый грабеж и все остальные "прелести", связанные с "доходиловкой". С удовлетворением отмечаешь, что, несмотря на голодное существование, не перевелись еще люди, которые делятся с товарищами чуть ли не последними крохами.

2 февраля. Ночь прошла спокойно, если не считать трех человек, отдавших Богу душу. Подумать только: ночь прошла спокойно, если не считать и т.д., и т.п. Сколько жестокой иронии в этих строках. И это написал я, считавший себя не совсем потерянным человеком. Страшно!

По-прежнему идем хорошо, но погода начинает портиться. Усилилась качка. Многих укачало. Охотское море прошли. В 14 часов показалась земля, знающие люди говорят, что это японский остров Хоккайдо. Качка разыгралась не на шутку. Все больше прибавляется "укатанных". Часто слышны крепкие удары волн о киль парохода.

3 февраля. В 3 часа ночи заступил на дежурство до утра. Погода совершенно изменилась. Спокойное море величественно в своей тишине и широте. В 5 часов утра попали в полосу густого тумана, очевидно, поэтому через каждые 10—15 минут "Джурма" дает продолжительные гудки. Мой сосед серьезно заболел, подозреваем воспаление легких. Валяется тут же на нарах. Некуда поместить, а медпомощи, кроме принесенных из так называемого медпункта жаропонижающих таблеток, никакой. Неужели бедняга не доедет? Прошли Татарский пролив и Японское море.

4 февраля. Оказывается, я здорово поспешил, написав, что прошли Татарский пролив и Японское море. Только сегодня в 8 утра стали видны японские острова, а также довольно узкий Татарский пролив. "Знатоки" утверждают, что будем в Находке 5 или 6 февраля. Ехать с каждым днем становится все тяжелей и тяжелей. Вшей все больше, харчей все меньше. Хорошая погода в Японском море нас долго не баловала. Вскоре поднялся

 

- 92 -

сильный ветер и шторм усилился. Качает крепенько. Попеременно то бортовая качка, то килевая, вторая переносится легче. Сегодня выдали хлеб и селедку — по два килограмма хлеба на пять дней. В связи с этим настроение поднялось. Вместо шести суток мы в пути уже двенадцать. Неужели 5 февраля мы не доберемся до берега? Составили список пассажиров на вагон. Народ подобрался неплохой, много семейных. Только удастся ли все это осуществить.

5 февраля. До 4 часов утра дежурил, но больше выдержать не мог из-за сильной бортовой качки. Поспешил занять горизонтальное положение на нарах. Заснул как ни в чем не бывало и проснулся только в 8 утра. Люди оживлены: берег с правого борта! Выскочил на палубу, и верно — берег. Уверенность, что сегодня доберемся до бухты Находка, нарастает с каждым оборотом винта. Время 16 часов, недалеко от нас появились пароходы, на глазах вырисовывается такая долгожданная бухта Находка. Палуба заполнена людьми. Волнуемся ужасно. Наконец переплыли море, и можно сказать без малейшего сожаления — прощай, Колыма!

19.00 Пришвартовались. Налаживают трапы. Вши одолевают без всякого снисхождения. Эх, скорей бы в баньку!

6 и 7 февраля. В 2 часа ночи высадились с "Джурмы", и двинулись за два с половиной километра на транзитку. К трем часам добрались, народу невпроворот. Палатки переполнены. Грабеж идет в открытую. Решили ночевать на улице. Сколотили бригаду в 35 человек. Все вещи сложили в одну кучу, а сами уселись плотно друг к другу, создав живой барьер. Погода хорошая, теплая, несмотря на февраль месяц и только начавшийся рассвет. Впервые за 10 лет увидел на улице козу, петуха, гуся и всякую живность. Не верится, что ступил на большую землю. Сегодня отправил домой телеграмму. Простудил горло, охрип. Третьи сутки не сплю. Одолевают заботы об оформлении документов для бригады и организации круглосуточной охраны. Сумел добиться от начальства обещания отправить нашу бригаду со вторым эшелоном (первый уже ушел). Сегодня купил на

 

- 93 -

рынке стакан горячего молока и картофельную лепешку — неописуемое блаженство.

Ура! Объявили, что могу получить на бригаду железнодорожные билеты. Осталось получить билет на себя: мне, освободившемуся из лагеря в 1946 году, полагался бесплатный. К 12 часам и эта процедура окончилась благополучно. Тут же помчался на станцию, отыскал вагон и начал рассаживать людей. Устроились неплохо и ждем отправки. В 23 часа гудок паровоза, снова в путь дорожку, Я сразу завалился на нары и уснул как убитый.

8—10 февраля. В дороге частенько останавливаемся, но все " пустяком по сравнению с недавним прошлым. На одной остановок из соседнего вагона выскочили двое колымчан и козленка, но их номер не прошел. Заставили отдать, а этих "героев", как говорили, с эшелона сняли. Сегодня на станции Бикин выбирали депутатов в Верховный Совет РСФСР. За два часа выборами "охватили" весь эшелон. Сходили в так называемый "коммерческий магазин" (понятие для нас новое). Есть мясо — 54 рубля килограмм, мед — 80 рублей, холодец — 33 рубля, вино ягодное — 77 рублей литр, молоко мороженое — 20 рублей килограмм и т.д. Взяли на свой "колхоз" 3 килограмма мороженого молока. Проехали Хабаровск, Волочаевку, Кочкаревку. Сегодня у Жоры Снетко — несчастье. Где-то выронил бумажник. Все деньги и документы пропали. Тяжело парню придется. Попытаюсь поговорить с ребятами и что-нибудь для него сделать. Питаемся в дороге прилично. Раз в день на вагонной печке готовим какой-нибудь суп, консервы и крупа у нас припасены, так что лагерной баланде до наших щей ох как далеко. Жора, конечно, харчуется с нами.

11—12 февраля. Едем вполне нормально, если не считать, что наш "500-веселый"-товарняк, перевозящий людей, не пропускает ни одной маленькой станции, ни одного полустанка. Солидная часть пассажиров — это в недалеком прошлом квалифицированные карманники, медвежатники, домушники и просто бандиты, которые быстро приспосабливаются к любой обстановке и находят применение своим знаниям в любом месте. Проехали город Свободный, который навсегда запечатлелся в моей

 

- 94 -

памяти, когда в мае 1938 года, из Бамлага везли нас на Колыме, я здесь чуть было не отправился на тот свет. Вот и Ерофей Павлович, крупная станция. Почти ничего не продают, так как опасаются колымчан, и не без основания. Дурная слава о нашем "500-веселом" опережает движение эшелона. Тяжелое впечатление оставляют появившиеся на станциях сироты войны — ребятишки 6-7 лет, они ходят по вагонам и побираются. Отказать невозможно.

13—14 февраля. Проехали Читу. Отправил более 30 писем, которые мне передали оставшиеся на Колыме товарищи. Сегодня снова, впервые после морского путешествия, появились вши. Ночью у печки уничтожил их более десятка. По всем расчетам 22—23 февраля должен добраться домой. Мысли о родных не выходят из головы. Представляю встречу с Машенькой, Толюшкой. Стараюсь больше спать, чтоб время проходило быстрее и незаметнее. Сегодня опять очищал колымский балык от плесени. Неужели не довезу домой? Если через два-три дня начнет опять "цвести", придется самому съесть и товарищей попотчевать. Проехали Улан-Удэ. Заметно похолодало, но морозец против колымского, что муха против слона. За последние 10 лет впервые пью столько молока. Выпил за 2 дня 2 литра и, что удивительно, желудок работает на славу, а молоко кажется божественным напитком, хотя "знатоки" утверждают, что в молоке этом не меньше 30% воды. В Улан-Удэ ребята из нашего вагона посадили к себе молоденькую девушку, 18-19 лет, только освободилась из лагеря, ничего у бедняги с собой нет. Накормили ее. Я на всякий случай кое-кого предупредил, чтобы ее не обижали.

15 февраля. Проехали Байкал. Тоннелей столько, что счет потеряли. Сегодня всю ночь не спал. Братва затеяла игру в очко. Пришлось самому быть на страже, боюсь, чтоб чего-нибудь не случилось. Ведь я старший по вагону и ослушаться меня не рискуют. В 5 утра лег, но заснуть не смог, все думки о семье не дают покоя, да соседка по нарам стала больно прилипчивая. Пришлось сказать прямо, что через неделю я увижусь с женой, которую вот уже 10 лет мечтаю обнять и по-мужски приласкать.

 

- 95 -

Отвернулась и обиделась на меня, но отстала. Приехали в Иркутск, молоко здесь дешевле — 15 рублей литр, картошка — 40 рублей ведро.

16—17 февраля. Едем на "500-веселом" уже 10 суток. На себя непохожи, покрылись угольной пылью, стали черны как арапы. Стараюсь при первой возможности умыться, но бесполезно, через час-полтора лицо покрывается чернотой. В Нижне-Удинске чуть не отстал от поезда. На остановке выскочил из вагона без телогрейки и зашел на базар, расположенный тут же на станции. Мальчик и девочка 7-8 лет, несут на базар литровую бутылку молока. Подошел к ним и спрашиваю: "Ребятки, сколько вам платить за молоко?" — "15 рублей", — отвечают. Даю два червонца, а девочка мне говорит: "У нас сдачи 5 рублей нет", — "Ну нет и Бог с вами". Стал их спрашивать, как они живут, почему на базаре. Оказывается, отец погиб на фронте, а мать-учительница лежит дома после воспаления легких, выздоравливает. Ребятам наказываю: "Спрячьте деньги подальше и бегите домой". Но не успел я отойти от них на несколько шагов, как услышал крик: "Дяденька, у нас деньги отобрали!" Я тут же вернулся и вижу, как мальчишка уцепился за какого-то верзилу и кричит: "Отдай деньги!", — и волочится за ним, а девчушка плачет, заливается слезами. Тут я не выдержал, подбежал к этому гаду и бутылка с молоком была разбита об его голову. Отобрал деньги и отдал девчушке, а она, бедняжка, просит, запинаясь от рыданий: "Дяденька, проводи нас домой, мы тут рядом живем, а то деньги опять отберут". И пошел я их провожать. Дорогой девочка меня просит: "Дяденька, оставайся с нами жить, у нас дом хороший, мама добрая и тебе с нами будет хорошо". До слез довела меня девчушка. Взял я ее на руки, поцеловал и, отдав матери, говорю ей и детям: "Я вот такого же сыночка оставил 10 лет назад и сейчас к нему еду, жду не дождусь встречи с ним". Поблагодарив меня, чуть ли не насильно влили в мою флягу молока и распростились. Только вышел из их дома, как проревел гудок паровоза. Я побежал и, запыхавшись, вскочил в последний вагон. Пришлось два прогона здорово промерзнуть без телогрейки. Да, война натворила страшных бед. Такая хорошая

 

- 96 -

семья осталась без мужа и отца. На станциях много инвалидов, без рук, без ног и слепых... Сильно меня беспокоит, сумела ли Машенька уволиться с завода и приехала ли к матери в Нижне-Троицкое, куда я держу путь.

18 февраля. Движение "500-веселого" сильно притормозилось, особенно по ночам. Долго стоим на каждом полустанке, а то и просто у семафоров. За две недели железнодорожного путешествия народ до того сжился между собой, что никого не смущает, когда женщины, не стесняясь мужчин, выходят из вагона и тут же садятся оправляться. Моя соседка со мной помирилась и стала исключительно нежно обо мне заботиться, даже побрила бесплатно, она, оказывается, после освобождения из лагеря работала первым мастером магаданской парикмахерской. Лежит и приговаривает: "Не отодвигайтесь от меня, Михаил Борисович, мне холодно. Не бойтесь, я вас больше принуждать не стану, мне теперь ясно, что вы за человек".

19 февраля. Сегодня ночь больших и тяжких впечатлений. Дорогой подсадили в вагон из жалости одну семью: мать, отец и трое ребятишек. Оказывается, эта еще сравнительно молодая женщина награждена орденом "мать-героиня", у нее девять детей. Столько правдивых и горьких рассказов о жизни народа услышали от них! Все мы немного потеснились и дали возможность этой семье устроиться. Вышли они на станции Яя. Этой же ночью проходил обыск по всему эшелону. В пути обнаружилось, что раскурочен прицепленный к эшелону вагон с крупой. К нашему вагону подошли 8 бойцов во главе со старшим лейтенантом. Очень деликатно, несопоставимо с лагерным "шмоном", произвели в вагоне обыск, ничего, конечно, не обнаружив. В 14 часов прибыли в Новосибирск. Купил немного меда и масла, решив на этом все расходы завершить. Начальник поезда объявил: "Кто следует на Уфу и Куйбышев, пересадка в Омске". Печально, но ничего не поделаешь, пересадки не избежать. Дал телеграмму, что буду дома 23—24 февраля. Хорошо бы успеть, ведь неизвестно, сколько придется торчать в Омске. Решил ехать прямо к Толюшке, если Машеньки на месте нет, пробуду там 2—3 дня и смотаюсь за ней в Куйбышев.

 

- 97 -

20 февраля. Ночью еле тащимся, останавливаемся около каждого семафора. Очевидно, наш "500-веселый" никому не по душе, и принимать его не торопятся. Вот уже вторые сутки чувствую себя отвратительно. Одну ночь меня рвало, наверно, с непривычки: наелся вареной картошки с варенцом. Другую ночь — поносил. Сегодня чувствую себя относительно прилично.

22 февраля. Надеялись вчерашней ночью добраться до Омска, но наш "веселый" все расчеты поломал. Уже 12 часов дня, а все стоим у семафора, в 20 километрах от Омска. Сколько придется "припухать", неизвестно. Купленное 19 февраля масло оказалось "липовым" — замороженная сметана. Эх, и народ пошел, везде жулья невпроворот. В Омск прибыли в 15 часов, предстоит компостирование билетов. Сначала в Омске до Челябинска, потом до Уфы, а там уж до станции Туймаза. Малейшая неудача грозит задержкой на каждой станции. С трудом достал талон на компостирование. Только были бы места! Поезд из Омска должен отойти 22 февраля в 5 ч. 17 мин. Везет как утопленникам: сначала объявили, что поезд опаздывает на один час, немного погодя проинформировали — опаздывает на два часа, и наконец репродуктор прорычал, что поезд подойдет в 9 часов утра. Шут его знает, сколько еще будут объявлять об очередном опоздании. Компостировать билеты будут за час до отхода поезда. Нервничаем ужасно. Пассажиров тьма-тьмущая. Некоторые по 3—4 суток не могут уехать. Все ступеньки вокзала заняты лежащими и сидящими людьми, все больше женщины и дети, а инвалидов на каждой станции становится все больше и больше. Чтоб описать происходящее на железнодорожных станциях, нужно обладать литературным талантом. Я же только констатирую факты. Ночь прошла в бессоннице. Зашел с товарищами в станционный буфет и загулял. Принял стопку водки и съел обед без хлеба. Удовольствие обошлось в 37 рублей. Хватит, более себе этого не позволю. Просят меня продать хозяйственное мыло по 45 рублей кусок — отказал, решил довезти домой. Наконец начали компостировать. Вся колымская братия бросилась на штурм билетной кассы, очередь нарушилась, не обошлось без мордобоя. Билета мне не досталось. Был у военного прокурора дороги, обошел все начальство, обещали ночью

 

- 98 -

отправить в товарных теплушках. К 11 часам прибыл челябинский поезд, и мне сравнительно легко удалось получить билет и уехать на нем до Челябинска. Ехал с комфортом в пассажирском вагоне. В дальнейшем решил добираться на любом поезде: местном, дачном, товарном, какой первым попадется, лишь бы вперед. От Челябинска до Уфы 380 километров, а оттуда до Туймазов — 176. В общем, от Челябинска до станции Туймаза в Башкирии я добрался без особых трудностей 24 февраля, то есть ровно через месяц после отъезда с Колымы. В тот же день на фабричной грузовой машине, груженой шерстью, прибыл в поселок Нижне-Троицкое к теще, Ульяне Лукьяновне, которая очень тепло, по-родственному приняла меня. Толюшка вымахал в 15-летнего юношу, коренастого, широкоплечего, но немного сутулого. Симпатяга, вылитая Маша, правда, с несколько угрюмым выражением лица. Сколько слез радости было пролито тогда, только нам известно. Радость моя была омрачена отсутствием Маши, которой, как я узнал от тещи, уволиться с завода не удалось.

На следующий день я отправил Маше телеграмму о своем прибытии. Вскоре по телефону мы через 10 лет разлуки услышали голос друг друга. Машу обещали уволить. Дни в ее ожидании я отдыхал и приглядывался к обстановке, в которой мне придется сызнова начинать жить. Семья Ульяны Лукьяновны — дочь Галина, два внука и внучка — материально жили очень скромно, но не голодали — имели корову, достаточный запас картошки, муки и других продуктов. К моему возвращению из лагеря и перспективе жить вместе отнеслись явно положительно. Толюшка здорово возмужал и выполнял всю мужскую работу: заготавливал в лесу дрова, косил траву, очищал коровник от навоза. В общем, всю войну он был единственный мужчина в семье. Сын Ульяны Лукьяновны Борис и зять Владимир погибли на фронте. Боря — в финскую кампанию, а Владимир — в Отечественную. Весь март прожил я в ожидании встречи с Машей, волнуясь и возмущаясь, что волокитят с ее увольнением с завода. Еще действовали законы военного времени, так что самовольно уехать из Куйбышева, режимного города, было немыслимо. Нужно было набираться терпения (к чему я достаточ-

 

- 99 -

но привык) и ждать. Был около Нижне-Троицкой суконной фабрики, заборы пестрят объявлениями: требуются кочегары, лесорубы (на фабрике работает котельная на дровяном топливе), чернорабочие, диспетчера, кладовщики...

По утрам раздавался длинный фабричный гудок, и поток людей торопливо двигался по улицам рабочего поселка. Мне не терпелось влиться в эту семью тружеников — в то время еще действовала карточная система, а находиться на иждивении тещи и свояченицы было не совсем приятно, и все же я никак не мог решиться поступить на работу, не зная, чем окончатся хлопоты Машеньки об увольнении и переезде к матери. Наконец, в конце марта получил телеграмму: "Уволилась и выехала из Куйбышева через город Белебей", — можно ожидать ее прибытия к 1—2 апреля.

Решил встретить Машеньку на дороге из Белебея. С рассветом, по холодку двинулся навстречу. Весна была в разгаре, дорогу развезло, — да так, что приходилось идти вдоль нее, перебираясь через многочисленные овраги заполненные талой водой. И вот я увидел неподалеку на небольшой возвышенности группу людей: женщину и двух мужчин, двигавшихся мне навстречу. Причем сначала мужчины осторожно перебирались через овраг, а потом вслед за ними переходила и женщина, державшаяся за конец веревки, который оставляли ей мужчины. Подойдя поближе, я узнал в женщине Машеньку, а она меня, и, конечно, мы сразу бросились навстречу друг другу, проваливаясь по пояс в снег и воду.

Мы стояли обнявшись и плакали от радости. Двое мужчин, сопровождавших Машеньку от самого Белебея, постояли немного, наблюдая за нами, приветственно помахали нам рукой и двинулись обратно. Как я узнал от Маши, это были два работника райкома партии, командированные на весеннюю посевную кампанию, которые не раз вытаскивали ее из оврагов с водой.

Промокшие до нитки, с трудом добрались мы до татарской деревни Марьян, и так как дальше идти по раскисшей дороге и заполненным водой оврагам было невозможно, мы зашли в первый же дом на краю деревни и попросились у хозяев заночевать. Незнакомые люди гостеприимно приняли нас, дали воз-

 

- 100 -

можность помыться и переодеться, и в избе, заполненной многочисленной детворой и овцами, выделили нам местечко в углу, где мы с Машенькой уместились рядышком. И полились душевные разговоры, пока мы, уставшие и разомлевшие, не уснули тревожным сном. Едва рассвело, мы, поблагодарив за все наших гостеприимных хозяев, отправились в путь. Недалеко от Нижне-Троицкой нас встретил Толюшка и помог нести вещи. После долгих мытарств добрались мы до дома и сразу же отправились в натопленную для нас баню — прогреться, чтоб не заболеть. Уставшие и счастливые, мы рано отправились спать. Утром я пошел на фабрику устраиваться на работу.