НА КОЛЫМУ
Через несколько дней меня снова вызвали на этап — погрузка в вагоны, передача конвою, проверка по формулярам, во время которой я впервые увидел на своем формуляре штамп "тяжелый физический труд", и снова в путь. Первая и длительная остановка — пересыльная тюрьма в городе Свободный. Какая ирония! Такое красивое, возвышенное название города, отражающее самое дорогое, к чему стремится человек, и печальная действительность — вышки, часовые, колючая проволока, тюрьмы. При этапировании от станции к пересылке навстречу попадались много небольших партий заключенных под конвоем, двигавшихся, очевидно, на работу.
Короткий отдых, санобработка и снова погрузка в вагоны — этап на Восток. Померкли мои мечты. Ясно, везут в другой лагерь, а куда — неизвестно.
Три недели, как я выбыл из Бамлага, а меня все мотают по пересылкам и этапам. Наконец 10 июля 1938 года нас доставляют в город Владивосток. Пешим ходом добираемся во владивостокский пересыльный лагерь. Вот это лагерь! Огромная территория, огражденная ощерившейся колючей проволокой, и вышки, вышки, вышки, целый город бараков, столовые, мед-
пункты, бани, больница, тюремный изолятор. Территория разгорожена на мужскую и женскую зоны. Из нашей половины сквозь ограду видим прохаживающихся женщин-заключенных. Трудно судить о количестве арестантов, населяющих этот невольничий город, но то, что здесь не одна тысяча нашего брата, ясно каждому. На какой день, не помню, увидел на женской половине Чаромскую, знакомую мне по работе на заводе № 24 им. Фрунзе. Переговорить с ней не удалось, так как нас сразу же заметили и отогнали от забора.
Старожилы пересылки рассказывали, что в мае 1938 года эпидемия дизентерии унесла массу людей. Поэтому сейчас уделяют большое внимание чистоте и санитарной обработке заключенных, иначе некого будет потом этапировать на Колыму. Все ясно: отсюда один путь — на Колыму. Много всего услышали мы про колымские лагеря — и кормят там хорошо, и заработки большие, так как добывают на приисках золото, и обращение с заключенными человеческое. В общем, рай земной для обездоленных заключенных. Я в это не верил, так как почти год тому назад в Бутырках узнал от Завьялова, какой "рай" на Колыме для "врагов народа". Еще тогда запомнилась песня:
Колыма, Колыма,
Дивная планета:
Десять месяцев зима,
Остальное — лето.
Ждать пришлось недолго. Команда собираться на этап. Выстроившись в колонну по 5 человек в ряд под усиленным конвоем, окруженные сворой немецких овчарок, мы начали выходить за ворота. Этот пеший этап я не забуду до конца моей жизни. Шел сильный дождь, под ногами грязь, скользко, окрики: "Не растягиваться!", "Взяться за руки!", "Быстрей!" Подгоняемые Ударами прикладов и укусами овчарок, мы старались не идти, а бежать. Многие, нагруженные вещами, падали, поднимали их быстро, но сил тащить поклажу не было. Поэтому некоторые побросали свои вещи дорогой. Учтите, мы шли ночью, чтобы население не видело нашей "прогулки" к морю. Сколько време-
ни длился этот безумный марш, не запомнил. Совершенно ченными притащились мы в бухту Находка, где нас ожидал огромный грузовой пароход "Джурма".
Началась посадка. По трапу потянулась беспрерывная цепочка заключенных. На палубе нас ожидал конвой, выстроенный расходящимися в стороны коридорами. Мы пробегали по этим коридорам к люкам, ведущим в глубокие трюмы, и, подталкиваемые конвоирами, стремились как можно скорее спуститься по лестницам и втиснуться между телами на трехэтажных нарах. Жуткая скученность: мы были "набиты как сельди в бочке". Отсутствие малейшего притока воздуха и дневного света. Круглосуточно горели тусклые электролампы. Непрерывная жажда после селедки и черных сухарей доводила нас до открытых стычек за воду. Пресной воды не хватало, и давали нам ее в ведрах по очень жесткой норме. Борьба за глоток воды объяснялась еще тем, что, брошенные в одну трюмовую кучу, заключенные всех мастей, "враги" и "друзья народа" действовали по принципу "кто сильней, тот и побеждает". Поэтому о справедливом распределении нормированной воды не могло быть и речи. Страдания усиливались и тем, что на "оправку" выпускали по 3 человека, — уборная была на палубе, а поносом страдали многие. Не ручаюсь за достоверность, но мы неоднократно слышали, что на "Джурме" за один рейс перевозилось на Колыму до 6000 заключенных: от бухты Находка до бухты Нагаево. Так как из Владивостока этапы на Колыму отправлялись почти ежедневно, а путь продолжался 6 суток, ясно было, что нашего брата перевозила не только "Джурма", но и другие грузовые пароходы. Сколько поглотила Колыма наших людей, одному НКВД известно.
Наконец, после шести суток мучительного плавания по Охотскому морю 25 июля 1938 году "Джурма" прибыла в бухту Нагаево.
* * *
Итак, мы на Колыме. Нагаевский причал оцеплен мощным конвоем с немецкими овчарками. Сопровождающий конвой передает нас встречающему. Процедура длительная: нас не только
считают, но и тщательно сверяют с формулярами. Потом проверенных сколачивают в небольшие партии по 100—150 человек. Окруженные конвоирами и собаками, они выходят из Нагаевского порта, обессиленные морским этапом.
Доставили нас в пересыльный лагерь в городе Магадане — столице Колымского края. Магаданская пересылка напоминала владивостокскую, только меньшего размера. После санобработки я в числе многих "поносников" попал в больницу, где все койки были заполнены главным образом страдающими дизентерией. Вид больных был ужасен — на койках лежали живые трупы. Ежедневно кого-нибудь из нас, отдавшего Богу душу, выносили.
После выхода из больницы меня, сильно ослабевшего, оставили на некоторое время на пересылке разнорабочим. Кормили нас хорошо. Во всяком случае, за весь год заключения здесь я впервые наедался досыта. Каждый день приходили и уходили этапы, но меня не трогали. Потом вдруг объявили медицинский осмотр "задержавшихся работяг", и я, признанный врачами здоровым и имеющий в формуляре штамп "тяжелый физический труд" (ТФТ), был отправлен на этап для дальнейшего прохождения "срока службы". Перед отправкой нам выдали летнее обмундирование — хлопчатобумажные брюки, куртку, армейские ботинки и летнюю фуражку. Свое барахло мы могли взять с собой. Один из "придурков" предложил мне продать хромовые сапоги, что я с радостью и сделал, получив взамен буханку черного хлеба и два стакана махорки.