На арестантской сцене

 

Поселок Абезь, штабная колонна и театр. Другой мир... Другой? Поначалу меня поставили в мужской хор. Исполняли песни советских композиторов и народные:

русские, украинские... С большим воодушевлением пели прекрасную "Ноченьку" Антона Рубинштейна. Этим хором, а также большим, смешанным, дирижировал Дмит-

 

рий Иванович Кутузов, из зеков, редкий энтузиаст своего дела. Хормейстер нуждался в исполнителях басовой партии, и он поставил меня вместе с Владиславом Крайневым на позицию второго баса. Я со своим сильным баритоном забирался порой в теноровые верха, но никогда не подозревал, что способен держать такие низы.

Крайнев запомнился мне добрым, открытым характером и своей трагической судьбой. До войны он служил ученым секретарем в столичном Историческом музее. Когда осенью 1941 года гитлеровские дивизии подошли к Москве, он одним из первых вступил в батальон народного ополчения. Пуля миновала рослого бойца, впервые в жизни взявшего в руки оружие. Крайнев угодил в плен, чудом уцелел в концлагере. Остальное понятно: донос, арест, "признание", суд и этап на Печору вместе с тысячной партией свежих "врагов народа".

Вскоре мне предложили еще одно дело — объявлять действующих лиц и исполнителей спектаклей. Наш костюмер, угрюмый, но расторопный Кузьмич, обряжал меня в вольный костюм кофейного цвета, и я выходил к рампе перед закрытым занавесом... Позднее мне поручат вести концерты, но об этом речь впереди. Объявлять зрителям имена исполнителей приходилось за отсутствием бумаги. Иногда программы печатали на серой оберточной бумаге, ничтожным тиражом. В зонах рабочие сведения писали на плотной коричневой бумаге, остатках цементных мешков. На дальних колоннах пользовались финской стружкой — древесной щепой, которой крыли крыши бараков.

Через несколько месяцев мне уже давали эпизодические роли. В оперетте Эрве "Мадемуазель Нитуш" я играл офицера и произносил по ходу действия несколько реплик. Это был очень веселый, искрометный спектакль, украшенный хоровыми и танцевальными номерами. Евгений Попов сочинил музыку, а балетмейстер Петр Пустовой-тенко поставил на эту музыку танец оловянных солдатиков. Офицеры в белых мундирах наперебой ухаживали за юными монашками... А потом исполнителей — бравых гусаров и нежных "ласточек" — уводили под конвоем в зону. Мы жили двойной жизнью — в отличие от остального запроволочного населения. Существование в лагерном бараке и пребывание на сцене — это

 

вызывало в памяти новеллы Эдгара По и полотна Гойи. Психика, придавленная многолетним сроком заключения, раздваивалась, а душу терзали картины прежней жизни на воле.

...Оперетта "Гейша" шла в отрывках. Необычные костюмы, веера, тихое пение — вся эта японская экзотика так не вязалась с лагерной реальностью, зато ублажала вольную публику, заполнявшую зал.

Но ведущей в театре была, пожалуй, не оперетта и не музыкальная часть, а драма и комедия. Особенно удалась постановка "Чужого ребенка" по пьесе В. Шкваркина. В спектакле были заняты ведущие актрисы, из вольных, Ирина Старцева и Любовь Латкина, но наибольший успех выпал на долю зека Бориса Вершковского. Его высокая нескладная фигура, эмоциональная речь и тонкое чувство юмора запомнились всем. Только вот не вписывался он в запроволочную зону, сколько раз начальство изгоняло его из театра "за нарушение режима", сколько мытарств пережил этот талантливый бунтарь. И с волей был не в ладах. Дождавшись конца срока, Вершковский в первый же день свободы напился, набедокурил и ...

Из заключенных актеров остались в памяти Лев Вильдер, побочный сын князя Трубецкого, мастер старой академической школы — Сергей Коменев. У него я научился сценическому искусству, правильной речи (ныне она уже "неправильной " стала...) и бескорыстному служению Театру. Одним из премьеров драмы стал вольный Владимир Евграфов, подыгрывал ему Василий Сучков.

Весной сорок пятого состоялась премьера спектакля "Поединок" по пьесе братьев Тур и Л. Шейнина. Мне, врагу народа и сыну врага народа, поручили роль Комиссара госбезопасности. Я допрашивал шпионку, эту роль исполняла Валя Юдина, совсем недавно отбывшая свой срок заключения. Трудно мне было играть Комиссара, а тут еще этот непривычный мундир, наклеенные усы, отсутствие очков. Не чувствовал я контакта с залом, сам себя не ощущал — ни актером, ни зека...

В тот победный год Вождь произнес еще одну речь, причисленную к историческим.

...Читаю сталинский текст по радио — кому там, в политотделе, понадобился именно мой голос? В радиорубку меня, под наганом, привел охранник. Он стоит за спи-

 

ной, дышит мне в затылок, потом отведет в зону — "Руки назад!" Это человечный боец, в иной обстановке мы зовем его просто Димой. Таких, как он, единицы.

В Управлении Печорского железнодорожного строительства помимо всенепременного оперчекистското (040), учетно-распределительного (УРО), общего снабжения, производственно-технического (ПТО) и прочих отделов, существовал и культурно-воспитательный (КВО). В задачу последнего входило не только воспитание заключенных, но и культурное обслуживание. Формально театр находился в ведении КВО, но поскольку в состав труппы входили вольные и театр давал представления большей частью вольнонаемным инженерам, управленцам, охранникам, распоряжался нами политотдел и лично полковник Кузнецов, гроза Северо-Печорского лагеря. Он явно тяготился властью начальника управления знаменитого в то время Василия Арсентьевича Барабанова и, не скрывая своей неприязни, отменял нередко его распоряжения-приказы. Перед ответственными спектаклями или концертами полковник вызывал руководителей театра вместе с ведущими артистами в кабинет и, надев личину заботливого мецената, снабжал нас отеческими наставлениями, спрашивал о насущном. Любая просьба о помощи находила чуткий отклик в добром сердце политического пастыря. Он вызывал соответствующего начальника отдела — контрольно-планового, финансового или материально-технического и тут же, в нашем присутствии, разрешал возникшую проблему. С этакой великокняжеской щедростью. Здесь же находился начальник КВО, лейтенант, однофамилец полковника. Мы их так и звали — "папа большой" и "папа малый". Лейтенант Кузнецов, так же как и другие начальники, стоял перед ним навытяжку, искательно заглядывая в грозные полковничьи очи. Мы же, культурная обслуга, — зека и несколько вольняшек — продолжали комфортно сидеть. Они и внешне каждый соответствовал своей роли, "папа большой" и "папа малый": полковник был крупным мужчиной, с выпуклой, густо оснащенной орденами грудью. Тщедушный, вид малорослого лейтенанта лишь оттенял щедрую вальяжность начальника политотдела. Отдавая очередное распоряжение подчиненному, он, растягивая слова по слогам, говорил с особой значительностью: "По-

 

ли-ти-чес-кий от-дел рекомендует вам отпустить для декораций новой постановки" то-то и то-то.

Подобные сцены начальник политотдела разыгрывал в своем кабинете несколько раз в году. Это был мини-театр в театре, обнимавшем весь Печорский край. Начальники взяли на себя роли управителей запроволочного государства, солдатам поручили охрану населения, составленного, согласно воле Верховного Драматурга, из шпионов, диверсантов, террористов. Искусственные, обусловленные заранее отношения, искусственная жизнь, для контингента подневольных — антижизнь. Лишь смерть была настоящей — гибель десятков, сотен тысяч тружеников, заброшенных в этот заполярный театр на роли "врагов народа". Мы, зеки, обходились без масок, дав негласный обет молчания и покорности. Вольным, от начальника лагеря до рядового вохровца, маски тоже были ни к чему: они искренне верили в свою ответственную миссию спасителей отечества от внутренних супостатов. А те немногие, кого природа не обделила критическим умом, давно были приучены к молчанию, затылком ощущая горячее дыхание агентов 040.

Лейтенант Кузнецов обладал незаурядной спесью. Он полагал, например, что его запроволочному контингенту вовсе ни к чему смотреть спектакли, концерты же несомненно способствуют бодрости зеков, а значит — росту производительности труда.

Концертные программы составлял Владимир Маркович Иоффе. Уже не помню подробностей его арестантской судьбы, но эстраду он знал досконально, придирчиво просматривал каждый готовый номер. Евгений Васильевич Попов отвечал за музыкальную часть, но самые ответственные программы составлял сам. Иногда вызывал меня в свой вагон (многие вольные жили с семьями в списанных за ненадобностью товарных вагонах) и обсуждал со мной концертную программу к празднику. Я был тогда еще артистом малоопытным, но наш музрук относился ко мне с уважением, он вообще не делал различия между вольными и зеками, добрейший Евгений Васильевич.

Джаз-оркестром руководил при мне Валентин Ключарев, отбывший по литерной статье ПШ (подозрение в шпионаже) поразительно скромный срок — всего 3 года.

 

Он, естественно, остался на Печоре, на положении вольнонаемного. Не ехать же домой за новым сроком... С джазом Ключарева я исполнял популярную в годы войны английскую песню "Джеймс Кеннеди".

На эсминце капитан Джеймс Кеннеди,

Гордость флота англичан, Джеймс Кеннеди.

Не в тебя ли влюблены, Джеймс Кеннеди,

Шепчут девушки страны: "Джеймс Кеннеди ".

 

Только в море, только в море —

Безусловно это так, безусловно это

Только в море, только в море

Может счастлив быть моряк.

После этого рефрена следовал музыкальный рассказ об отважном капитане, о том, как он меткой торпедой потопил германскую подлодку. Музыканты вступали в диалог с солистом, подхватывали припев... Была в нашем репертуаре и бравурная песенка военных лет "Долог путь лежит до Типерери". Солистом джаза я, конферансье, стал неожиданно для себя. Джазмены устроили конкурсное прослушивание и остановили свой выбор на мне. Пришлось снять очки, облачиться в морскую форму и ...

Разумеется, в концертах участвовали и профессионалы. Иван Чигринов обладал сильным серебристым тенором, с ним занимался Чернятинский. Кстати, для индивидуальных занятий этот замечательный дирижер отобрал и меня, но его школа оказалась для меня краткой. Среди самодеятельных певцов запомнился Анатолий Хижняков, он исполнял песни советских авторов. И Валентина Юдина. Она уже отсидела свой срок, вышла замуж за Михаила Алексеева, редактора "Производственного бюллетеня", органа небольшого формата, поступавшего на все колонны Печорлага. Юдину, певицу редкого обаяния, публика полюбила, всегда вызывала на бис. Заканчивала она свое выступление неизменно песней "Полюбила я парнишку". О Валентине Юдиной стоило бы рассказать особо, здесь же упомяну лишь о ее трагической гибели на второй день по возвращении из гастрольной поездки.

На пятисоткилометровой трассе Печорстроя встречалось немало баянистов, но лишь двое работали в театре — виртуозы Николай Линев и Спиридон Панов. Этот дуэт

 

исполнял классику, попурри из русских народных и современных песен. Однажды к нам привели пожилую женщину в серой телогрейке, измученную дальним этапом пианистку. В театр попадали иногда самозваные артисты. Спасаясь от голодной смерти, иной зека объявлял себя танцором, музыкантом или актером, и его направляли к нам. Но на первом же просмотре выявлялась его профессиональная непригодность. Испытание Ольги Сергеевны Ландер завершилось триумфом: сгрудившиеся вокруг пианино музыканты были поражены ее виртуозной техникой. Эстрадная пианистка высшего класса, она сразу же нашла свое место и в оперетте, и в концертных программах.

Династия цирковых артистов Боркис (по афишам — Кис) была представлена акробатами-эквилибристами Михаилом Боркисом с партнером. Злые ветры занесли в лагерный театр иллюзиониста Владимира Куно. Война настигла его в Одессе, он давал представления в оккупированном городе и после освобождения Одессы угодил на Печору как изменник. Репертуар Куно не отличался оригинальностью, но большой опыт и обаяние позволили ему с ассистентами держать целое отделение.

В дни больших праздников концертная программа занимала три отделения: хор, чтецы, певцы-солисты, цирковые артисты, инструментальные номера, танцы... Танцев было много: сольных, дуэтов, больших ансамблей. Один из постановщиков — Пустовойтенко, балетмейстер одного из украинских театров (на воле, разумеется), ежедневно занимался с артистами в танцевальном классе, ставил народные, эстрадные танцы. Безусловной премьершей была выпускница сыктывкарского балетного училища Мария Афанасьева, голубоглазая дочь народа коми. Добрая душа, она не делала никакой разницы между "первыми" и "вторыми".

В концертные программы включали также отрывки из оперетт и сцену из комической оперы "Запорожец за Дунаем". В этой сцене хорош был в роли Ивана Карася Антон Король с его могучим басом и колоритной фигурой. Опера Гулак-Артемовского шла на сцене Печорского театра несколько лет подряд и могла бы сделать честь не одному областному театру. Красочные декорации выполнили художники Лев Прокушев, Лев Рыминский и Николай Кадыш.

 

С появлением в театре Н. Чернятинского заметно обогатилась музыкальная часть. Николай Николаевич сумел создать малый симфонический оркестр, сочинил для него праздничную увертюру и неутомимо репетировал, репетировал, добиваясь от музыкантов удивительного в тех условиях звучания. Каждое выступление этого оркестра поднимало концертную программу на новую высоту.

Меня не только занимали почти во всех спектаклях, но и поручали вести концерты. То была бесценная школа существования на сцене, уроки ее незабываемы. Вскоре в театре появился бывший актер ЦТКА Владимир Богоявленский. В начале войны его забросили в тыл германских войск, и добытые им сведения высоко ценились в разведуправлении. В сорок четвертом он попал, вместе с двадцатью такими же патриотами, в новую кампанию репрессий. Многих тогда расстреляли функционеры МВД, Богоявленскому смертный приговор заменили 20-ю годами лагерей. Вместе с артистом московской эстрады Судзаном они составили отличную пару конферансье.

Примечательной фигурой в нашем театре был помощник режиссера Василий Шагов. Этот человек обладал чувством высокой, пожалуй, даже слишком высокой ответственности. Яркая краска предельного возбуждения не сходила с его лица на протяжении всего спектакля или концерта. Его выпученные глаза, казалось, мелькали за всеми кулисами, выискивая опаздывающих к выходу артистов. Если иная прима-танцовщица (из вольных, разумеется, зеки подобного себе не позволяли) капризничала в гримуборной, угрожая срывом номера. Шагов мчался к ней вниз по лестнице, потом взлетал к кулисам и, найдя подходящий столб, с силой прикладывался к нему... Он был предан театру, как родной матери. Для нас же, зеков, театр был больше, чем мать. Он спасал жизнь, он возрождал духовность, раздавленную арестом и тюрьмой. Он одаривал любовью — жертвенной и всегда трагичной. Так уж складывалось в этой иррациональной жизни, что, либо вольная полюбит арестанта, либо заключенная — вольного артиста, но неизменно карали "вторых" — так официально именовали лагерников. Как и всякое заведение, наш театральный организм был густо прошит доносчиками. Во всякий день и час в 040, в политотделе знали со всеми подробностями, кто

 

кого любит. "Виновного" списывали на "штрафняк", а из штрафной колонны путь один — на кладбище. Редкому счастливчику удавалось спастись через лазарет.

Режим в театре не отличался строгостью, но после побегов он ужесточился. Первый на моей памяти побег совершил московский актер, ученик Яншина. Он взялся поставить спектакль о железнодорожниках, начал репетиции и неожиданно исчез. На вечерней поверке перед уходом в зону охрана не досчиталась одного зека, им оказался Козичев. Нашли его через два дня в тундре. Далеко он уйти не мог, да и не пытался, зная, что до заполярного Урала без посторонней помощи добраться трудно. Знал он, наверное, что за Уралом — колючая проволока других лагерей. Тоска погнала актера в побег, на погибель, горе неизбывное. Козичева загнали на Воркуту, на строгорежимную колонну, а нас зажали клещами усиленного надзора. Второй беглец — им оказался Владимир Куно — действовал как опытный рецидивист: добыл документы, вольную одежду, сел в поезд и был таков. Дерзкого иллюзиониста вернули на Печору через год. Оперативники, отправленные 040 на розыски, прежде всего заблокировали с помощью местной милиции всех родственников беглеца. Куно был предельно осторожен, но хоть на миг побыть рядом с домом, одним глазом взглянуть на родных, близких — кто устоит перед этим желанием?...

Куно этапировали на самую дальнюю колонну, за Воркуту. На общие работы его не выводили, даже к вахте не подпускали: а вдруг он применит к охране гипноз?.. Иллюзионист не горевал, устроился уютно в зоне, отпустил бороду и стал ждать перемен...

В Абезь пришла неожиданная весть о смерти полковника Кузнецова. Он погиб в одном из северных поселков при невыясненных обстоятельствах. По слухам, начальник политотдела пал от руки обманутого мужа. Целую неделю печорские правители не знали, как объявить о смерти Кузнецова, запросили ГУЛАГ и получили, наконец, "добро" на публикацию некролога.

Новый начальник политотдела старший лейтенант Любаев не досаждал театру своей опекой и, принимая очередную премьеру, заботился лишь о соблюдении политических канонов. При Любаеве театральная труппа чаще

 

выезжала на гастроли — в города Печору, Воркуту, в поселок Большая Инта. Интинский лагерь раскинулся на территории второго по значению в этом регионе угольного бассейна. Здесь был свой музыкально-драматический театр, которым руководил Печковский. Наши спектакли и концерты проходили с неизменным успехом, но в арестантской судьбе эти гастроли ничего не меняли. На ночь нас под конвоем отводили в зону, спали мы в бараках на двухэтажных нарах. Та же баланда, но чуть погуще. Те же клопы, только чуть упитаннее.

В Инте мне довелось побывать дважды, а в Ухту и еще южнее — в текстильный городок не попал: 040 не пропустил. Клеймо на мне лежало, невыводимое клеймо на всю жизнь. Любаеву я тоже "не показался", и меня отправили с концертной бригадой по отделениям Печорлага. Старый, видавший виды двухосный пассажирский вагон, печь-буржуйка, деревянные полки, баян, скрипка, певец и певица, танцевальная пара, чтец, он же конферансье, и один охранник — так выглядел этот сколок Печорского театра, эстрадно-концертная бригада КВО. Состав ее со временем менялся. Нет, не потому, что артисты зека покидали ансамбль по окончании срока. Сюда, на Печору, почти все прибывали с десятилетним грузом на плечах. 8 или 5 лет лагерей имели немногие счастливчики. Одним из ведущих артистов бригады стал Эдуард Касперович, осужденный на десять лет по сравнительно безобидной статье УК — закону от 7 августа 1932 года. Никакого хищения социалистической собственности старший лейтенант Касперович на фронте не совершал, он имел неосторожность вступиться перед полковником СМЕРШ за честь беззащитной девушки. В отместку зажиревший чин состряпал на него уголовное дело.

Эдуард Владимирович родился в Одессе, получил техническое образование, но, следуя давнему влечению, поступил в театральную студию, учился у Николая Николаевича Волкова. На войне Касперович служил в автомобильных частях. Весну 1944 года встретил на территории освобожденной от немецких оккупантов Молдавии. Прибыв по делам службы на КП 3-го Украинского фронта в Кишинев, молодой офицер решил вечером посетить местный монастырь францисканцев. В тенистой

 

аллее монастырского парка он встретил монаха, который, неожиданно подняв клобук, поздоровался с Эдуардом на чистом русском языке и спросил: "Сын мой, ты что, не узнаешь меня?". То был Леонид Оболенский, известный кинодеятель. Попав на оккупированную территорию, укрылся от гестаповских ищеек в этом монастыре.

Кто бы мог предположить, что через год им предстоит еще одна встреча, в поселке Абезь, центре Печорлага. Леонида Оболенского доставят сюда этапом как врага народа — статья 58, пункт 10, срок — 10 лет. С этаким клеймом, выглядевшим эфемерным даже в глазах функционеров политотдела и 040, Оболенский работал режиссером Печорского драмтеатра. Зека Касперович значился в личном деле офицером 12-го фронтового автомобильного полка, поэтому с Печорской пересылки его вскоре же отправили на авторемонтный завод, в тот же поселок Абезь. Узнав о прибытии бывшего однокашника и земляка, Оболенский забрал его в театр и занял в своих спектаклях. В "Любови Яровой" Эдуард исполнял роль отца Закатова, в "Губернаторе провинции" — журналиста Эчмена.

В ту пору в арестантском театре работало несколько артистов кино. Александр Короткевич, Вера Михайлова, исполнительница главной роли в "Гуцулке", а также одесский актер Пихур.

Через полгода Касперович перешел в концертную бригаду, стал ведущим, пел с джазом. Большим успехом у зека и вольных пользовалась бывшая солистка молдавского джаза Зоя Кузьминых. Украшением ансамбля стал еще один "враг народа", князь Борис Волховской, блестящий мастер художественного слова, любимец Ленинграда довоенной поры. Одесский и Николаевский балет был представлен Зинаидой Сысоевой и Константином Дмитриевым. Аккордеонист Виктор Игнатьев угодил на Печору за службу в театре Радлова на оккупированной немцами территории под Ленинградом. Из музыкантов запомнился скрипач Густав Рылко, заброшенный сюда (жестокой судьбой) из Польши. Мы подружились с Густавом в Халмерыо, расположенном севернее Воркуты, когда жили в одном вагоне. Где он теперь? Может быть, доведется увидеть этого скромного, всегда приветливого скрипача на его родине... Одно время в концертах участвовал чтец Новода-

 

ров. Это был могучего сложения донской казак, чемпион СССР по десятиборью, человек неукротимой воли и свободолюбия. Полковник Новодаров решился на невиданное дело — подготовку восстания против печорских мучителей. Однако его судьба достойна отдельной повести...

Подконвойная эстрадно-концертная бригада гастролировала по всей грассе от Канина Носа до Седловой, выезжала иногда и в соседние лагеря. В клеенчатом портфеле Касперовича лежал "открытый наряд", по которому он мог затребовать любого профессионала из зоны в театр или в ансамбль. Мы сказали "любого", нет, исключение составляли осужденные по особо тяжким статьям и с особой пометой в деле. К этой категории относилась несомненно Светлана Тухачевская, дочь убиенного Сталиным маршала. К театру Светлана не имела никакого отношения, но Касперович, узнав, что она находится в северной женской колонне в Козловом, решил любой ценой вызволить ее и ради этого подделал наряд. Светлана умирала от пеллагры — так стыдливо начальство именовало голодную лагерную смерть. Он многим рисковал, Эдуард Касперович, но медлить было нельзя, и как только Светлану доставили под конвоем к нему в бригаду, выехал в Печору-городок, где сдал ее с рук на руки профессору Данишевскому, работавшему на положении зека в лазарете при Центральном пересыльном пункте.

Пройдут годы. Они встретятся в Москве, Эдуард и Светлана, вольные люди, пережившие печорский ад.