- 137 -

Глава VII

МИХАИЛ СВЕТЛОВ В МОЕЙ ЖИЗНИ

 

Осторожнее, мы идем

По могилам моих друзей.

А ты знаешь, что значит терять

Друга лучшего? Это знай –

Здравствуй тысячу раз сказать

И однажды сказать - прощай!

М. Светлов

 

Юность создана для находок

Старость создана для потерь

М. Светлов

 

Двадцать восьмого сентября 1994 г. минуло 30 лет, как не стало замечательного поэта нашего времени, удивительно честного, принципиального и исключительно светлого человека - Михаила Аркадьевича Светлова. (Псевдоним Светлов как нельзя лучше соответствует личностным качествам).

Сразу после смерти М. Светлова вышел сборник воспоминаний о нем, составленный Л. Лебединской и 3. Паперным. В этом сборнике приняли участие многие поэты и друзья Светлова, любившие его не только как поэта, но и как человека, отличающегося удивительной доброжелательностью. Очень много хороших слов было сказано в адрес Миши не только потому, что о мертвых принято говорить хорошо, а потому, что рядом с ним было исключительно тепло и надежно.

По ряду причин я не могла тогда принять участие в этом «Сборнике», хотя в то время из живых, раньше всех знала его я. Теперь же, когда потерян счет утратам, когда

 

- 138 -

после этой невосполнимой потери прошло столько лет, мне захотелось сесть и написать все, что я знаю об этом человеке, с которым жизнь меня свела в семнадцатилетнем возрасте.

В 1931 году я жила в г. Харькове и после окончания техникума готовилась к поступлению в институт. Моим преподавателем по общественным наукам был Д. Вигутов (моя первая светлая любовь, впоследствии мой муж), ближайший друг М. Светлова.

Первое мое заочное знакомство со Светловым состоялось еще в 1929 г., когда я, как одна из участниц кружка художественного слова «Буревестник», выступала в постановке его поэмы «Хлеб». До сих пор помню трогательное лирическое начало этой поэмы, которая долгое время нигде не печаталась, а вошла в посмертное издание его трехтомника.

Эта поэма начинается словами:

Снова бродит Луна по полям бесконечных скитаний,

Словно в очередь к Богу, вразвалку лежат мертвецы,

Засыхает слюна над застрявшей в гортани

Отсыревшей полоской мацы

Чтобы спрятать свой стыд, чтобы скрыть свой позор от людей,

Небеса над землей опускают ночной горизонт...

В то время молодежь, окружавшая меня, жила очень насыщенной жизнью. Мы запоем читали прозу, слушали музыку и ни часу не могли прожить без поэзии. Уже тогда 15-ти летней девочкой, очень увлекающейся художественным чтением, я полюбила Светлова как поэта за его, только ему присущий юмор, чуточку грустный, нежный и неизменно доброжелательный.

Мое поколение любило Светлова. Мы видели в нем поэта, который в своем творчестве воспевал главным образом молодежь. И его называют «комсомольским поэтом»,

 

- 139 -

так как он был выразителем дум и стремлений молодежи с красотой ее мечты, душевной самоотдачей, молодежи, которая во имя своего будущего готова была на любой подвиг, готова на подвиг во имя дружбы и любви.

Чистота его помыслов в поэзии мне видится во всем: в его отношении к Родине, к любимой женщине, к другу. Он говорит:

Я не знаю, где граница между севером и югом,

Я не знаю, где граница меж товарищем и другом,

Я не знаю, где граница между пламенем и дымом,

Я не знаю, где граница меж подругой и любимой...

Я тебе не для причуды

Стих и молодость мою

Вынимаю из-под спуда,

Не жалея, отдаю.

Люди злым меня признали,

Видишь - я совсем другой,

Дорогая моя Валя,

Мой товарищ дорогой!

Будь же смелой -

Стань же рядом,

Чтобы нам не расставаться!

(1927 г., посвящается его первой жене Вале).

И вот жизнь мне вдруг преподнесла неожиданный сюрприз. В 1932 г. будучи студенткой 2-го курса Харьковского ИНХОЗА, я подружилась с одной сокурсницей, так же как и я, любившей поэзию и в частности поэзию Светлова.

В 1932 г. в Харьков, на гастроли, приехали поэты: М. Светлов, И. Уткин, В. Инбер.

 

- 140 -

Харьков пестрел афишами с их именами. Я рассказала своей подружке, что поэт Светлов, с которым я не знакома, большой друг моего будущего мужа, (жившего в то время в Москве) Давида Вигутова. Без моего ведома, узнав, что поэты остановились в гостинице «Красной», она позвонила Светлову и представилась ему от моего имени, как жена Вигутова. Светлов тут же предложил ей, т. е. мне, на следующий день прийти к нему в гостиницу. Мы пришли. Перед нами, во весь рост встал этот удивительно скромный и застенчивый человек, потом оказавшийся очень отважным и непомерно добрым.

Он заказал столик в ресторане, познакомил нас с Уткиным и Инбер. Мы прекрасно провели вечер. Увидев меня, Миша сказал «Ишь ты, старик, какую девочку отхватил себе в жены, а от меня скрыл». Потом уже, став женой Вигутова, мне муж рассказал о том, как он познакомился с Мишей. И от мужа и от Миши я знала, что Миша вступил в ряды комсомола в 1919 г. и будучи шестнадцатилетним пареньком, был назначен заведующим отделом печати Екатеринославского Губкома комсомола. К нему, как к редактору, пришли такие же 16-летние поэты Михаил Голодный и Александр Ясный. Так уже в Екатеринославле оказалось три поэта. Столицей Украины, в то время был Харьков, куда первым уехал Михаил Голодный, а потом уже туда приехал Светлов и работал там в отделе печати ЦК комсомола Украины. Думаю, что кроме просто человеческой дружбы Светлова и моего мужа Вигутова объединила общность взглядов, так как любя литературу и поэзию, мой муж поэтом не был. Дружба Давида с Мишей оборвалась с арестом Давида, а со мной дружба продолжалась вплоть до его кончины.

Вот, собственно, с этого его восклицания «ишь ты старик, какую девочку отхватил себе в жены» и началась

 

- 141 -

моя дружба с Мишей, которая оборвалась только с его смертью.

В мае того же 1932 года я приехала в Москву на майские торжества. Тогда в Москве я прожила девять волшебных дней. Мой будущий муж, М. Светлов и поэт М. Голодный водили меня по всей Москве, по театрам, музеям ресторанам. Знакомили с ночными красками Москвы. Для провинциальной девочки это море впечатлений было настолько велико, что я потеряла счет дням. Вместо трех дней, на которые была отпущена, пробыла девять.

Помню наш поход в ресторан «Националь». В то время посетителями ресторана были в основном иностранцы, которые расплачивались валютой. Швейцар в ливрее, украшенной галунами, весьма презрительно осмотрев нас, отказался пропустить в зал, так как М. Голодный был, в косоворотке. Этот отказ вызвал возмущение обоих Мишей, и они учинили там просто скандал, говоря, что «вот, мол, нас, советских поэтов, не пускают в наш ресторан, в то время как там упиваются нашей водкой иностранцы». Скандал не возымел действия, и мы вынуждены были уйти.

Потом, уже переехав на постоянное место жительства в Москву к мужу, я часто стала бывать у М. Светлова дома, в проезде Художественного театра. Помню, что в 1936 году у него была жена Леночка, очень милая и приятная женщина. Прежде, до замужества, она была машинисткой у Миши. Выйдя за него замуж, она пошла учиться, кончила правовой факультет и, если не ошибаюсь, работала судьей. Однажды, когда я сидела с Леночкой у них дома, раздался телефонный звонок. Женский голос спросил Мишу. Леночка сказала, что его нет дома, и на вопрос «Где же он и когда он будет?» очень мило ответила: «Милая, он меня обманывает так же, как и вас»...

 

- 142 -

С моим мужем Вигутовым, как я уже говорила, их связывала не просто дружба, но и приверженность взглядам Троцкого. Светлов за эту приверженность был исключен из комсомола, а мой муж выслан в г. Ташкент, откуда вернулся в 1929 г., отказавшись от троцкистской платформы.

Однако в 1932 г., когда я уже была его женой, он снова был арестован за «старые грехи». Он получил «минус десять городов», в которых ему не разрешалось жить три года. Мы выбрали тогда г. Липецк, куда я и последовала за ним. Там у меня в 1933 г. родился сын. А в 1934 г., после убийства Кирова, муж остался без работы, и я с полуторагодовалым ребенком вернулась жить к своим родителям в Москву, где продолжила свою учебу в институте. После моего возвращения дружба с Мишей снова возобновилась. Я часто бывала у него дома, в Художественном проезде. Он бывал у нас в Лиховом переулке.

В 1935 г. Вигутов был освобожден и после долгих мытарств уехал работать в г. Свердловск, ныне Екатеринбург, куда я должна была переехать к нему с ребенком после окончания учебного года. Но приезд мой не осуществился, так как в 1936 г. в связи с делом Зиновьева и Каменева он был снова арестован, и больше мне не суждено было его увидеть.

И вот тогда я узнала Мишу не просто как хорошего поэта и человека. Я поняла, что значит настоящий друг, друг, который пренебрегая всем, что может как-то помешать его личной жизни и карьере, остается рядом.

И какое же великое счастье выпало на мою долю, если в те страшные и трудные годы мне довелось иметь такого друга, каким был Миша. Он опекал меня, как мог. Старался щедро дарить мне свое тепло - в этом он был поистине талантлив. В то время наша дружба с ним очень окреп-

 

- 143 -

ла. Я узнала о его совсем нелегком детстве. Никогда он не был баловнем судьбы и отнюдь не рос беспечным юношей. Может быть, поэтому он, с особенной трепетной влюбленностью воспевая молодежь, говорил, что для молодежи главное - «влюбленность в бой, - когда Родина в опасности, влюбленность в труд при создании нового мира, влюбленность в девушку с мечтой сделать ее спутницей всей своей жизни и, наконец, влюбленность в поэзию и искусство, которые ты тоже никогда не покинешь».

На своем длинном жизненном пути мне не довелось встретить второго человека, который с такой от сердца идущей щедростью и доброжелательностью помогал всем людям в беде абсолютно бескорыстно, не боясь за свою уже «подмоченную репутацию». Это был по-настоящему добрый человек, в любую минуту готовый прийти навстречу и помощь другому, не задумываясь отдать не лишнее, а последнее. Его стихотворение:

Все ювелирные магазины - они твои,

Все дни рожденья, все именины - они твои,

И всех счастливых влюбленных губы - они твои,

И всех военных оркестров трубы - они твои,

Весь этот город, все эти зданья - они твои,

Вся горечь мира и все страданья - они мои

как нельзя лучше освещает отношение М. Светлова к человеку. Он готов был отдать другу, возлюбленной все: радость, смех, песни, счастье, а себе оставлял всю горечь мира и все страданья. Я во все не хочу выводить Мишу этаким шоколадным молодым человеком, ему, как и каждому из нас, были присущи недостатки. Но в нем было главное: был жизненный стержень и большая (непросто сладенькая) любовь к людям вообще, и в частности, к молодежи. Поэтому, наверное, он до конца своих дней, несмотря на все физичес-

 

- 144 -

кие страдания, оставался молодым. Не зря он писал, что «Предел моих мечтаний, когда-нибудь читатель, наткнувшись на мою книжку стихов, поймет не только меня, но и время, в которое жил».

И в поэзии, и в жизни я считаю Михаил Светлов - Явление.

В 1936 г. Миша был уже в разводе с Леночкой и жил со своими старичками-родителями в проезде Художественного театра. С Леночкой у него оставались хорошие отношения, и ей, у которой тогда была личная беда, очень помогал.

Горе шло за мною по пятам. В июле 1937 г. был арестован муж моей единственной сестры Лизочки Василий Васильевич Поляков - гл. инженер Главнефти.

И тут уже Миша стал свое тепло дарить нам обеим и нашим с ней детям. Как-то раз Миша повел нас в театр, а на обратном пути заночевал. Так как не было лишнего места, мы легли втроем на двуспальной кровати. Миша - посередине. Утром, проснувшись, он воскликнул: «Боже мой! Если кому-нибудь рассказать, что я спокойно проспал между двумя такими женщинами, мне бы сказали, что мое место в доме для умалишенных».

6-го ноября мы договорились после работы, втроем пойти смотреть праздничную иллюминацию Москвы. Лизочка должна была приехать к нам, а от нас уже пойти к Мише. Позвонив сестре, я узнала, что за ней пришли. В этот момент ее арестовывали. Она просила забрать маленькую Ирочку (старшая была у нас) и не отдавать детей в детдом. Мы были в шоке! Я позвонила Мише, и он тут же пришел. Мама моя стала умолять его забрать меня к себе, она с ужасом думала, что и меня постигнет такая же участь.

 

- 145 -

Миша ответил, что его местожительство для меня ненадежно. У него самого договоренность с родителями: когда его нет дома, в его комнате свет должен быть погашен. Когда он приходит домой, то, прежде всего, смотрит на окно. Если в его комнате свет - значит, его ждут.

А пока что мы с Мишей поехали на Смоленский бульвар за маленькой Ирочкой 3-х лет, которая безмятежно спала, прижав к себе куклу. Так, в доме моих родителей, убитых горем, появилось трое крошек: две девочки сестры 3-х и 5-ти лет и мой уже 3-х летний мальчик.

А потом начались дни страха и горя. Разве можно забыть, сколько Миша сделал для меня, сам не уверенный в своем завтрашнем дне?

Он прятал у себя чемоданы с Лизочкиными вещами. Поскольку я боялась первое время быть ночью дома, он бродил со мной по ночной Москве до рассвета, возил ночевать к своим знакомым. Так Миша начал опекать всю мою большую семью. Иногда поздно ночью он мог заехать к нам без всякого звонка, зайти в спальню к моим родителям и с удивительно теплой, только ему присущей интонацией сказать: «Ну, мамеле, что же мы будем делать теперь с этим хозяйством?», показывая на спящих детишек.

Папу в это время с работы уже сняли (он был гл. инженер карьерного управления Метростроя).

Память о моем муже, своем друге, Миша хранил свято и старался, чтобы и я эту память ничем не омрачила.

Благодаря Мише дети не знали недостатка в игрушках и фруктах, а меня он старался отвлекать, как только мог, от этого страшного обрушившегося горя.

Помню, однажды раздался телефонный звонок Миши: «Скорее одевайся, я за тобой заеду, поедем в Еврейский театр». «Миша, но я ведь не знаю еврейский язык», - ответила я. - «Тем хуже для тебя, я скоро буду».

 

- 146 -

И вот мы в театре Михоэлса, на Малой Бронной. В раздевалке Миша встретил своего знакомого - Геннадия Финна, познакомил меня с ним и с ходу вовлек в свою игру; говоря: «Представляешь, Дифа не хотела идти в Еврейский театр, ссылаясь на незнание языка» Финн сразу все понял и стал подыгрывать ему.

Когда поднялся занавес, на сцене раздалась нормальная русская речь. Наклонившись ко мне, Миша сказал: «Не удивляйся, в спектаклях Михоэлса пролог всегда на русском языке». Так он меня разыграл. В тот вечер в здании Еврейского театра шла постановка студии Хмелева. Миша был автором их будущей пьесы. В антракте он был приглашен за кулисы, где был накрыт стол, уставленный явствами. Все актеры, стоя, в гриме, очень тепло приветствовали Мишу. Когда звонок возвестил о конце антракта, актеры бросились бежать. Я тоже ушла в зрительный зал. Миши не было. Я села на свое место. Свет погас, и, когда уже поднимался занавес, в темноте Миша пробирался на свое место. Сев, он наклонился ко мне и сказал: «Дура, я же видел, что ты стеснялась есть, вот и набрал тебе всякого. Лезь в карман». В кармане его пиджака вперемешку лежали бутерброды, конфеты и пирожные.

Еще в конце 1935 г. я была свидетельницей ошеломляющего успеха его спектакля «Глубокая провинция», блестяще поставленного замечательным режиссером (в то время это был театр ВЦСПС) Алексеем Диким.

На следующий день после премьеры пьесы в центральных газетах появились рецензии на спектакль с шумными заголовками. В частности в центральной газете «Правда», была напечатана статья под заголовком «Яркий спектакль». Спектакль шел под гром аплодисментов, шел на «ура». Очень по доброму, тепло воспринял зритель тог-

 

- 147 -

да, яркое и радостное звучание спектакля, пронизанного мягкой Светловской лирикой, пением и музыкой.

Однако вскоре, где-то в начале весны 1936 года, та же газета «Правда» на своих страницах поместила новую, уже редакционную статью под названием «Мещанская безвкусица» с критикой в адрес автора - М. Светлова. Насколько мне помнится, в статье М. Светлова обвиняли в незнании колхозной деревни, в нежизненности созданных им образов, а главное критика была направлена против лиричности его пьесы. То есть главное обвинение было направлено на то, что в основном и было сущностью спектакля и что, мне кажется, больше всего привлекало в нем. Последующие его пьесы: «Сказка», «Двадцать лет спустя», «Бранденбургские ворота» и другие, в основном населены молодыми людьми, которые спорят, любят, дружат и, что самое главное, что все его герои - это мечтатели. Поэтому все его пьесы очень романтичны и в них проза перемежается чудесными стихами и песнями.

Потрясение, которое он тогда пережил, было настолько сильно, что он в период своей наибольшей творческой зрелости, как поэт, надолго замолчал. Его перестали печатать. Как он говорил мне, основной его доход того времени был от частого исполнения по радио его песни «Каховка». (В то время за каждое исполнение отсчитывалась какая-то сумма автору). Он много пил. И все же, не будучи сам избалован вниманием и теплом, умудрялся, по-прежнему, нести людям свое тепло и ласку.

Общаясь с друзьями, он шутил и улыбался, острил, и люди, зачастую воспринимали его не таким, каким он был на самом деле в действительности. Истинное же его настроение выдавали, пожалуй, только его глаза, хоть и смотрели они на всех с неизменной Светловской грустью и доброжелательностью.

 

- 148 -

Очень часто, в то время, я бывала у него дома в проезде Художественного театра, где он продолжал жить со своими стариками родителями. Я любила приходить в их дом, очень гостеприимный, где его родители встречали меня с неизменной улыбкой и вкусной фаршированной рыбой, которую его мама мастерски готовила.

Тогда я многое узнала о его нелегком детстве. Он рассказывал мне, что его культурная жизнь началась с того дня, когда «мой отец приволок в дом огромный мешок с разрозненными томами наших классиков. Моя мама славилась на весь Екатеринослав производством жареных семечек. Книги предназначались на кульки. Я добился условия - книги пойдут на кульки только после того, как я их прочту. И тогда я узнал, что Пушкин и Лермонтов погибли на дуэли». В его комнате на стене висел единственный портрет нежно любимого им Маяковского. О Маяковском он говорил всегда с большим уважением, а о его портрете - как о единственной для него ценной вещи, с которой он никогда не расстанется. «Маяковский это мое прошлое, настоящее и будущее» - говорил он.

Через всю жизнь пронес он большую любовь и дружбу с актером Семеном Гушанским, и очень большая дружба в то время связывала его с актерами Детского театра. Точно не помню, какой новый год я с ним встречала в ЦДЛ. (Он всюду брал меня с собой). В разгар встречи, там появилась роскошная, молодая Родам Амираджиби, на которой он впоследствии женился.

Ей в 1953 году он посвятил очень трогательное стихотворение «Сулико». Там есть замечательные четверостишья:

Жил я, страшного не боясь,

Драгоценностей не храня,

И с любовью в последний час

Вся земля обнимет меня

 

- 149 -

Сулико! Ты - моя любовь!

Ты всю юность со мною была,

И мне кажется, будто вновь

Ты из песни ко мне пришла.

Сколько нежности!..

У него родился сын Александр - Сандрик. На Мишино 100-летие он сказал, что хоть воспитанием занимался не отец, а мать, но он был воспитан отцом. Миша себя в «воспитатели никогда не причислял», но считал, «что главный помощник воспитания - юмор». Он говорил, что «свойство всех детей - нарушать установленное». Поэтому он считал, что это нарушение надо показать в смешном виде и показать ребенку, что он в своем нарушении не столько грешен, сколько смешон». Поэтому когда Шурик выпил чернила, и все были в шоке дома, он спросил - «Ты действительно выпил чернила»? - Глупо, - если пьешь чернила, надо закусывать промокашкой».

Вернусь к себе.

Перед самой войной я, неожиданно для себя самой, вышла замуж за замечательного человека. «Все-таки вышла замуж» - с горечью сказал мне Миша, узнав об этом. Он очень любил Давида. Но потом, близко узнав моего мужа, он стал к нему очень тепло относиться, о чем говорит одна из надписей на книге его стихов мне: «Если б не твой милый Семен Семенович, эта надпись была бы другой».

Семен Семенович, женившись на мне, тут же решил усыновить моего сына. Но для усыновления необходимо было разрешение настоящего отца, которого мой мальчик фактически не знал, и существование которого я скрывала.

И вот Миша Светлов и друг моего отца дали в райисполкоме показания, что сына моего с момента его рождения воспитывал мой отец (что было правдой) и что истинный отец неизвестен.

 

- 150 -

Вскоре началась война. Миша (хоть он и был освобожден от военной службы) добровольцем ушел на фронт. Я очень долго о нем ничего не знала. В феврале-марте 1943 года я вернулась в Москву из эвакуации. Сестра моя, не дожив шесть дней до своего освобождения из ссылки, умерла 30.10.42 г.

Вернувшись в Москву, я жила у своего большого друга Дины Лошак, на улице Вахтангова. И вот, как-то, идя по Арбату я встретила Мишу Светлова, только что вернувшегося с дорог войны. Заросший, грязный, совсем неподтянутый, в военной форме он имел глубоко штатский вид. Он хорошо знал мою подругу Дину и мы пошли к ней домой. Ее дом абсолютно не был тронут войной, поэтому Миша имел возможность выкупаться, а мы его обстирали, нагладили, накормили и он сразу приобрел вид бравого солдата - майора Светлова.

Вот тут он и рассказал нам, что ушел добровольцем на фронт, стал работником военной прессы, на дорогах войны испытал те же опасности, что и миллионы наших солдат. Писал очерки, статьи, стихи, корреспонденции.

Целую ночь мы провели с ним тогда за беседой. Я рассказала ему о смерти моей сестры. Он о себе много рассказал. В частности рассказал об одном эпизоде с улыбкой: однажды, Миша получил боевое задание командира. Когда он вернулся с задания, командир ему сказал: «Говорят, что был такой огонь, что голову нельзя было поднять?» Миша ответил: «Можно было поднять голову, по отдельности».

Миша воевал на первом Белорусском фронте, где, как он говорил «совершенно не понятным образом взял в плен четырех немцев». С девятым танковым корпусом Миша дошел до Берлина.

Рассказывал, как однажды разведчики взяли его с собой в разведку. На обратном пути они попали в артналет. Он

 

- 151 -

говорил: «Я нашел недорытую ямочку. Девять десятых моего туловища было подставлено фашистской артиллерии. Когда огонь утих я поднялся и пошел к своим. И вдруг слышу - майор! А майор! - я покорно подошел. «Это правда, что Вы написали «Каховку»? - Правда. - Как же Вас сюда пускают?» Я был так взволнован, что ушел, не узнав его имени и фамилии».

В конце 1943 года, мы переехали к себе домой, в Лихов переулок. Вернувшись с фронта в Москву, Миша часто приходил к нам в любое время суток, памятуя, как он говорил, что «дружба- понятие круглосуточное».

В то время мой муж, Семен Семенович, работал в Наркомате Черной Металлургии и приходил домой с работы в пять-шесть часов утра. Частенько Миша закатывался к нам до комендантского часа с ватагой друзей и все ждали прихода Семена Семеновича, который, придя домой, несмотря на свою усталость, принимал активное участие в нашем застолье.

Часто к нам, в Лихов переулок, приезжал Миша Светлов вместе со своим другом художником Иосифом Игиным, с которым они вместе издали книгу шаржей, под названием «Музей Друзей». Совершенно случайно Игин оказался земляком моей красивой приятельницы Анны Михайловны Каспиной (недавно почившей), которой он подарил свою последнюю книгу с трогательной надписью, он считал что картина «Девушка с персиком» написанная художником Серовым сделана прямо с нее. Он к ней очень тепло и нежно относился. Кстати, в своей книжке «О людях, которых я нарисовал» Игин пишет, что «Светлов нежно любил своего сына Шурика. Еще с маленьким он обращался с ним, как с равным, их связывала крепкая мужская дружба. «Во время одной из наших бесед - пишет Игин - Светлов взял листок бумаги и написал:

 

- 152 -

Я не начало жизни,

Не конец,

Я - продолжение жизни.

Я - отец.

В конце 1943 г. я была беременна вторым ребенком, и, незадолго до родов Миша повел меня в Большой театр. Сидели мы где-то в первых рядах. «Видишь, - говорит Миша, - как на тебя все смотрят? Они завидуют при мысли, что у тебя может родиться «красивый ребенок», если будет похож на отца. Наверняка они думают, что отец - это я».

Помню, как однажды зимой (война уже кончилась) Миша пришел к нам в роскошной шубе на меху, явно с барского плеча. «Миша, откуда у тебя такая шуба?». «Это шуба Алексея Дикого, он одолжил ее мне», - ответил Миша, а Дикий был на 2-3 размера больше Миши. Это было в момент его очередной ссоры с Родам.

Я не берусь судить о причинах его несостоявшейся семейной жизни, так как семейная жизнь людей - это действительно сугубо личное. Знаю только одно, что в личной жизни он всегда был одинок, незаслуженно одинок. Он всегда был без денег, рассказывал, как обычно за гонораром его возила на машине Родам, которая сама сидела за рулем и выносила ему на подпись ведомость. Зато Родам в Союзе писателей была одной из самых видных дам.

Жизнь шла. Вспоминаю, как однажды Миша пришел совсем неожиданно (не помню, какого года) поздравить с днем рождения моего второго сына. Он пришел совсем как Дед Мороз - с колоссальным тортом - яблочным паем. «Принимай этот пай, - сказал мне Миша. - Он испечен по заказу в ресторане «Националь», куда нас с тобой не пропустили в 1932 г.».

 

- 153 -

С 1951 по 1954 г. мы жили на улице Чкалова. Миша частенько к нам туда наведывался, почти всегда навеселе. Однажды мы со старшим сыном после визита к нам на Чкаловскую отвозили его на такси домой. Сын сидел впереди, я с Мишей - сзади. Миша отключился. «Лесик, - говорю я сыну, - я вчера видела, как таксист бил пассажира, который не хотел заплатить ему за проезд». И вдруг дремавший Миша изрек: «Кажется, это ожидает нашего таксиста».

Как-то старший сын был в Коктейль-холле (что на улице Горького, теперь Тверская) с друзьями. Там он читал стихи Михаила Светлова. Официант, услышав стихи, подошел к ребятам и сказал: «Пришли бы на пять минут раньше и застали бы Михаила Аркадьевича». Когда я Мише об этом рассказала, он мне сказал: «Коктейль-холл не лучшее место для чтения моих стихов».

Потом Миша построил себе квартиру на Аэропортской улице и ушел от семьи. Это был период, когда мы с ним долго не виделись. Потом я стала появляться на Аэропортской улице в квартире, которая была пределом его мечтаний. Там он был бесконечно счастлив и всем показывал свою огромную кухню. В переезде на новую квартиру ему не понадобилось большой помощи. С собой из квартиры в Художественном проезде в новую, он увез только старое кресло, пишущую машинку да портрет Маяковского, а весь его гардероб был на нем.

Миша был очень дружен с Лидией Лебединской и рассказывал мне, как много она сделала для обустройства его квартиры. Невозможно забыть подготовку к его шестидесятилетию. Лида заставила его снять единственный костюм и понесла в срочную химчистку. Все дружно убирали его квартиру: Лида, я и его друг последних лет, беззаветно пре-

 

- 154 -

данный ему и до конца дней ухаживающий за ним, - Нина Федосюк. В 1963 году, будучи совсем больным он посвятил ей стихотворение «Нине» оно заканчивается такими строками:

Дни свои я тобою украшу.

Еле слышно меня позови,

И вдвоем, как на родину нашу,

Возвратимся мы к прежней любви.

Когда-то, как он рассказывал, когда ставили картину «Три товарища», он с артистом Горюновым был в Ленинграде, и там они познакомились со студентками театрального института. Одна из них была Нина Федосюк, которая потом как актриса не состоялась и работала в «Литературной газете» в Москве переводчицей. Была замужем, имела взрослого сына. И вот через 20 лет пути их пересеклись, и она до конца жизни была около него, как может быть только преданный друг.

Сейчас, вспоминая день его шестидесятилетнего юбилея на Аэропортовской улице, я вижу удивительное шествие людей, отдающих дань исключительно человечному человеку.

Накануне своего дня рождения Миша с моей Ирочкой (это дочь сестры, она была его любимицей) поехал к моему папе домой (мамы уже не было). Папе было под 80 лет. Это был человек с абсолютно молодой душой и исключительно красивый. Миша поехал, чтобы лично пригласить его в ЦДЛ на вечер, посвященный его юбилею, и подарил ему свое последнее стихотворение с авторскими правками и надписью:

«Молодому дедушке от его старого внука. М. Светлов.

16 июня 1963 г.»

 

- 156 -

Мне много лет, пора уж подытожить,

Как я живу и как вооружен –

На тысячу сердец одно помножить –

И вот тебе готовый батальон.

 

Значенья своего я не превысил,

Мне это не к лицу, мне не идет –

Мы все в атаке множественных чисел

С единственным названием - Народ!

Быть может, жил я не для поколений,

Дышал с моей эпохою не в лад,

Быть может, я не выкопал по лени

В моей душе давно зарытый клад?

 

Я сам свой долгий возраст не отмечу...

И вот из подмосковного села

Мне старая колхозница навстречу

Хлеб-соль на полотенце поднесла.

 

Хлеб-соль? Мне больше ничего не надо,

О люди, как во мне ошиблись вы,

Нет, я не в ожидании парада,

Я в одинокой комнате вдовы.

 

Я ей портреты классиков повешу,

И все пейзажи будут на стене,

Я все ей расскажу, ее утешу.

Прошу, друзья, не помешайте мне!

 

Я радость добывал, и есть усталость,

Но голос мой не стих и не умолк,

И женщина счастливой оставалась,

Я был поэтом, выполнил свой долг.

 

- 157 -

В день своего шестидесятилетия на юбилейном чествовании он сказал: «Хотите, я вам скажу, за что вы меня любите? - Вы меня любите за то, что я могу прожить без самого необходимого, но без лишнего не могу. Вы понимаете?»

Прошел юбилей. Миша начал болеть. Очень болела нога. Ходил с палочкой, его без конца исследовали.

24 октября 1963 года был день рождения моего старшего сына, 30-летие, в этот день сын мой женился. Раздался звонок в дверь. Кто-то из чужих открыл дверь. «Дадут здесь поесть бедному еврею?» - раздался до боли знакомый голос Миши. Был он в пиджаке, одетом на нижнюю рубашку. Миша пришел поздравить сына со своим другом, актером Семеном Гушанским. Гушанский прекрасно читал Мишины стихи. В частности, он прочел замечательное стихотворение «Итальянец».

И тут я вспомнила Мишины слова:

«У Гете есть замечательное определение путей поэта. Гете говорит. Сначала поэт пишет просто и плохо. Следующий этап, когда он пишет сложно и тоже плохо. И наконец, вершина поэта, когда он пишет просто и хорошо.

Есть стихи - офицеры, стихи - генералы. Порой попадается стихотворение - маршал. У меня такой маршал -«Гренада». Правда, уже довольно дряхлый. Ему пора на пенсию. Но он пока не уходит. Есть два генерала. «Каховка» - тоже в солидном возрасте». И - средних лет - «Итальянец». А сколько рядовых необученных!»...

Это есть в книге М. Светлова «Беседа»

Черный крест на груди итальянца,

Ни резьбы, ни узора, ни глянца.

Небогатым семейством хранимый

И единственным сыном носимый.

 

- 158 -

Молодой уроженец Неаполя!

Что оставил в России ты на поле?

Почему ты не мог быть счастливым

Над родным знаменитым заливом?...

Узнав, что в день рождения мы отмечали и день свадьбы, Миша взял бумажную салфетку сразу написал стихотворение и, подняв бокал, произнес тост:

Женился я, друзья, и ныне

Нас ждет большой приплод...

Жена! Ты - мать, ты - героиня!

А дайкин гот, а дайкин гот, а дайкин гот!

 

И пусть узнают поколенья,

Как род евреев возрастет,

Мы увеличим населенье.

А дайкин гот, а дайкин гот, а дайкин гот!

 

Я примирился с тяжким бытом,

И стала жизнь наоборот,

Уже я стал антисемитом.

А дайкин гот, а дайкин гот, а дайкин гот!

 

Гремят грохочут батареи,

Ожесточенный бой идет,

В живых остались лишь евреи.

А дайкин гот, а дайкин гот, а дайкин гот!

 

Евреи, пейте быстрее!..

Вечер прошел очень хорошо, Миша как-то развеселился, и, уходя, он со мной договорился, что на следующий день приедет к нам обедать... Потом я его проводила к массажистке. Ему хотелось верить, что массаж поможет. Но, увы, хворал он давно, терпеливо перенося все немыслимые боли, которыми сопровождалась его болезнь.

 

- 161 -

Откуда бралось его мужество? Разговоры о своем недуге он еще умел сводить к шутке. Как-то раз, провожая Мишу в поликлинику, мы встретили Розова. «Как живешь?» - спросил он Мишу. «Разве это жизнь, если в кармане я ношу ... четвертинку с мочой», - ответил он.

Помню, еще до больницы я приехала к нему домой. Парадная дверь была отперта. Миша сидел согбенный на кровати, опершись на палочку. Рядом с ним был какой-то мужчина. Это оказался точильщик ножей. «Покорми его, -сказал мне Миша. - И возьми в тумбочке деньги и отдай ему, у него трудная жизнь, дома больная жена и дети». Я сделала все это. Душевная щедрость его, даже в минуты своих нестерпимых болей, была у него необъятная. Для него не существовали никакие ранги. Он просто любил людей.

Потом была загородная больница. Прекрасная большая палата, всегда полная навещавшими его друзьями. При людях он держался, старался острить, но это был уже очень грустный юмор. И в минуты, когда он оставался с близкими, бесконечная грусть светилась в его глазах.

«Зачем, Мишенька, ты куришь? Брось, ведь это вредно тебе», - сказала я ему. Это было вскоре после того, как ему удалили под мышкой опухоль. «Знаешь, я решил, если результат анализа будет хороший - брошу. Если нет, - зачем лишать себя последнего удовольствия?»

Потом была небольшая передышка от больницы. Помню, как я провожала его 9-го мая 1964 г. в День Победы в Дом литераторов. Я довела его до клуба, где была традиционная встреча фронтовиков. Все, кто были у входа, торжественно встретили Мишу, и я тихо ушла.

А потом стало снова хуже и хуже, и снова больница, теперь уже 2-я Градская. Во 2-ой Градской он лежал в отдельной палате, на облучении. Последнее время прямо в палате сын его, Сандрик, был у него неотлучно, и также беззаветно ухаживала за ним Нина Федосюк.

 

- 162 -

Я там не была ни разу, так как сама попала в больницу на операцию и выписалась уже после его кончины, попав прямо на его проводы в ничто...

Уже после его смерти были найдены его записи, где он писал: «Я сравнительно легко переношу свое несчастье...». Все мы знали, что шансов на выздоровление у него нет, и он тоже, безусловно, знал это. Но он, задыхающийся от болезни и усталости, имел мужество писать в больнице стихи, и его поэзия вместе с ним обретала последнее дыхание. В больнице были написаны замечательные стихи, полные оптимизма и юмора.

Миша говорил «некоторая грусть необходима веселью, как молибден стали. Хорошая грусть лучше плохого веселья. Радость не бывает в чистом виде. Настоящая радость - это гибрид прошлого с настоящим. Ничего не пережив, нельзя радоваться». Он писал: «Мне хочется, чтобы после моей смерти кому-нибудь на земле стало грустно. И чтобы этот кто-нибудь снял с полки томик Светлова и молча полистал его. «Вот и я скоро... Как эта бутылка «Хранить в холодном, темном месте в лежачем положение».

«Чтобы ни было, эти стены, как минимум, еще один раз меня увидят. Но увижу ли я их?» (Дом литератора).

В 1964г. он написал поэту Жарову на его 60-летие посвящение, где есть такие строки:

И до чего судьба завидна наша!

И чтоб от будней праздник отличить,

Я чокаюсь с тобою, Жаров Саша,

Хотя врачи мне запретили пить!

Так соберем же вместе наши кости -

Какой гигант получится, - бог мой!

Ко мне, как неожиданная гостья,

Пришла идея - выпьем по второй!

И весь теперь я полон жажды острой -

В твою ладонь вложить свою ладонь,

И пусть они обнимутся, как сестры:

Моя «Гренада» и твоя «Гармонь»!

 

- 163 -

Вот стихотворения, написанные в больнице:

* * *

Какой это ужас, товарищи,

Какая разлука с душой,

Когда ты, как маленький, свалишься,

А ты уже очень большой.

Тебя уже нет - индивидуума,

Все чувства твои говорят,

Что он существует, не выдуман,

Бумажных цветов аромат.

 

* * *

Ну на что рассчитывать еще-то?

Каждый день встречают, провожают –

Кажется, меня уже почетом,

Как селедку луком, украшают.

Черта с два, рассветы впереди!

Пусть мой пыл как будто остывает,

Все же сердце у меня в груди

Маленьким боксером проживает!

Или это.

 

* * *

Как люблю тебя я, молодую,

Мне всегда доказывать не лень,

Что закат с зарею не враждуют,

Что у них один и тот же день!

Эти стихи были написаны в апреле 1964 г. за 4 месяца до конца жизни, а в сентябре того же года его не стало. Какое же надо было иметь мужество, какую молодую душу, всю обращенную только к жизни.

И вот 28 сентября 1964 г. перестал маленький боксер проживать в его бесконечно израненной груди.

Много добрых и теплых слов было сказано уже не существующему Мише. На этот раз он, уже отстрадавший после всех своих мучений, недвижимый, лежал в своем лю-

 

- 164 -

бимом зале ЦДЛ. Звучала тихая музыка... Словно предвещая свою кончину, когда-то давно он писал в своем стихотворении «Живые герои» слова, которые зазвучали со сцены траурного зала:

И если в гробу мне придется лежать, -

Я знаю, печальной толпою

На кладбище гроб мой пойдут провожать

Спасенные мною герои.

Еще вспоминаю, что когда-то в «Комсомольской правде» была напечатана статья, в которой он писал, что убежден в том, что люди после его кончины загрустят. Статья эта кончалась словами: «Не надо мне памятников. Я весь, со своими кровеносными сосудами, хочу всегда быть со всем человечеством. Неважно, что это не получилось. Важно, что я хотел этого».

Последние десятилетия в нашей стране резко все изменилось, изменилось до неузнаваемости. Выросло новое поколение, воспитанное на совсем других жизненных ценностях. Поколения, которым сейчас 30 и за 30 лет, некоторые, может быть, еще даже и не знают, что был поэт Светлов, а тем, кому 20 - многие из них вряд ли вообще знают это имя и не знают, что Светлов был поэтом, воспевающим в своем творчестве молодежь.

А жаль! Потому что Светлов - это не просто страница нашей истории, это поэт, к которому не только как к поэту, но и как к человеку не мешало бы прислушаться нашему молодому поколению.

Сегодня мы можем и должны не без оснований возмущаться тем, что выпало на долю нашего народа в стране, и желать сделать для последующих поколений жизнь более свободной и радостной.

Но из песни слова не выкинешь. То, что было, то было, но и в то трудное время в нашем народе были люди, память о которых должна быть святой. Творчество же Светлова освещало и всегда будет освещать сердца читателей, особенно молодежи, певцом которой он был.

 

- 165 -

Может, есть для стариков игрушки,

Только баловаться не хочу...

В дверь мою стучатся две подружки -

Пенсия и старость ... не впущу!

Ты состарилась, судьба?

Ну что же, постарайся выглядеть моложе!

(Написано это было в 1950 г).

И пусть Миша, этот замечательный, удивительно добросердечный человек, в памяти останется с тем же молодым запалом, несмотря ни на что! Ведь недаром он писал:

Мне бы молодость повторить –

Я на лестницах новых зданий

Как мальчишка хочу скользить

По перилам воспоминаний.

Тем, с которыми начат путь,

Тем, которых узнал я позже,

Предлагаю года стряхнуть,

Стать резвящейся молодежью.

Дружбы нашей поднимем чаши!

Просто на дом, а не в музей

Мы на скромные средства наши

Пригласим к себе друзей!

 

* * *

Не родственники мы, не домочадцы,

И я хотел бы жизнь свою прожить,

Чтоб с вами никогда не разлучаться

И «Здравствуйте» все время говорить!

17 июня 2003 года исполнилось бы 100 лет Михаилу Светлову.

Столетие - это большая дата. Но и в день его столетия мне кажется, что поэзия его по-прежнему молода и должна дойти до сердец сегодняшней молодежи.