- 617 -

Критика второго варианта Нобелевской Лекции

 

Здравствуйте, дорогой А. И.!

Прежде всего, разрешите мне поблагодарить Вас еще раз за то доверие и внимание, которое Вы оказываете мне. Я искренно это ценю. Но и ответственность немалая. Поэтому мне приходится мобилизовать все свои умственные и душевные силы, тем более, что высказать все, что я думаю и чувствую, мне нелегко. При этом я заранее взял под строгий контроль и боязнь, и проявление мещанского благоразумия, которые могут во мне проявиться. Я полагаю, что я им слово не дам. То, что Вы услышите от меня, несомненно Вас огорчит. Но все это огорчает и меня. Нет у меня другого выхода, как Вам все откровенно и прямо сказать... Никто, пишете Вы, не должен спасать тонущего, но, проходя рядом, как не кинуться. И вот у меня именно впечатление, что Вы бросились в воду, не умея плавать, и что мне надо делать все, чтобы Вас вытащить на берег. При этом не обижайтесь, если мои движения будут резкими, если я даже Вас нечаянно ударю с целью одной - предотвратить худшее.

По сути дела, с прошлого раза мало что изменилось. Да и наивно, наверное, было думать, что может что-нибудь измениться. Вы перестроили Ваши полки, некоторые убрали в резерв, другие выставили на передовую линию, видимо, более тщательно замаскировали где-то артилле-

 

- 618 -

рию, но знамена и лозунги в общем остались те же. Я думаю, что и нет мне особого смысла с Вами спорить по существу. Моя точка зрения достаточно, думаю, Вам ясна из прежних моих высказываний, и ни для Вас, конечно, ни для меня не новость, что мы во многом не единомышленники. Видимо, Вы использовали мой прошлый материал главным образом для того, чтобы убрать все то, что я мог бы «укусить» - кажется, Вы так выразились. И за это, конечно, спасибо. Но это суть дела не меняет.

При этом главное совсем не в том, согласен я с Вами или не согласен, а в ином. Может ли принципиально этот материал быть зачитан, как Нобелевская лекция по литературе? Я считаю, что, безусловно, нет, и, может быть, только некоторые страницы, некоторые удачные формулировки и фразы могли бы быть использованы в совершенно другом тексте, построенном на совершенно иных основаниях, соответствующих тем, неписаным, может быть, требованиям, которые в данном случае предъявлены. <...>

Я рассуждаю следующим образом: нобелевская премия Вам присуждена за литературу, и, кажется, с добавлением - за мужество, проявленное Вами, а вовсе не за те или иные Ваши убеждения, мнения, идеи в области политической, социальной, экономической и т.д., которые их принципиально не касаются, которые они не считают нужным ни в каких случаях, ни по отношению к Вам, ни по отношению к другим людям принимать в расчет. И в этом их принципиальная позиция. А их как раз обвиняют в том, что они пошли на поводу у каких-то политических сил. Впечатление же создается и очень определенное, что Вы воспользовались трибуной для того, чтобы высказать Ваши политические убеждения, мнения, суждения, критику, как в отношение системы, существующей у нас, так и в отношение системы, существующей на Западе; что основной темой является не литература, и не русская литература и не литература вообще, и даже не писатель, а именно эти проблемы. И выходит так, что Вы навязываете лекцию, которую они в данных условиях, в данной обстановке не желали бы ни слушать, ни печатать. <...> Вы возразите: у меня ограниченные возможности, это по сути дела единственная возможность сказать всему миру то, что я думаю. Но они вправе Вам ответить: мы Вам для этого не рупор, мы таким рупором принципиально быть не хотим и не можем.

Таким образом, я предполагаю, что предложение им такого текста является или может являться своего рода насилием над их доброй волей.

То, что я здесь высказал, может быть, и не является стопроцентно справедливым, но, во всяком случае, весьма близким к истине. Вам еле-

 

- 619 -

дует, стало быть, со всей серьезностью взвесить: намерены ли Вы во что бы то ни стало и пренебрегая всем высказать то, что Вы написали, или же Вам следует ограничиться определенными рамками в пределах лекции действительно по литературе. Я, естественно, не могу и не буду подсказывать Вам эти рамки, ведь все равно, если Вы сами их не поймете и не почувствуете, ничего не получится. Но думается, что Вам, в основном, надо захотеть. Я заранее отмахнусь от Вашего возражения такого порядка: что же, Вы хотите, чтобы я прочел беззубую, ватой начиненную лекцию, чтобы я не сказал то, что мне жжет сердце? Нет, конечно, я этого не хочу. И полагаю, что и в определенных рамках можно так много сказать, а Вам - тем более, касаясь в то же время всего насущного, что о беззубости и ватности не может быть и речи. Ну, а если Вы этого не захотите, не сочтете нужным, то мне по душе лучше никакой лекции, чем такая. <... > Так вот, Вам предстоит решить, быть или не быть этой лекции в таком виде. Это главное, первое, что я хотел Вам сказать. Можно было бы, собственно говоря, этим и ограничиться, потому что обсуждение написанного Вами текста после того, что я сказал, не имеет, по-моему, большого значения. Все же выскажусь, сперва обобщенно, а затем детально. Когда я думаю, что Вы один и тот же человек, который написал все то, что я знаю, с одной стороны, и вот те листы, которые сейчас лежат передо мной, с другой, то я поражаюсь, как это может быть? Как в одном случае у Вас получается шедевр, а в другом весьма, ну скажем, посредственная вещь? <... > При этом я уже берусь утверждать, что это не случайная неудача, а свойство, недостаток, о котором грустно говорить только потому, что Вы упорно, упрямо стремитесь трудиться на этой ниве, которая не дает Вам плода. Всему свое место, всему свое время, всему своя мера. О месте я уже говорил. Может быть, еще не время? А, может быть, просто Вам это не дано. Дано так много, что было бы даже страшно, если бы дано было все... И так как в той или иной форме, прямо или косвенно я Вам уже это несколько раз говорил, то мне остается теперь только добавить: проверьте, пожалуйста, проверьте, и берите критиков позлее, поэрудированнее, поумнее, и не тех, конечно, кто смотрит на Вас слишком восторженно. И не обязательно только ту молодежь, которая, изголодавшись по духовной пище, готова воспламениться от всякого нового слова. Нового, кстати, именно по отношению к этой молодежи, потому что почти все, что Вы говорите, было уже давно сказано и пересказано. Я уже говорил Вам, что ничего нового в этом нет. Новое - сами Вы, к пятидесятилетию революции. Ошеломленный культурный мир увидит, каким обожженным, каким обокраденным, каким даже растерянным

 

- 620 -

вышел советский человек из горнила, и вместе с тем с какой невероятной душевной, духовной силой, с каким удивительным, могучим талантом.

Но хвалить Вас сейчас каждому легко, а вот ругать трудно. Всякий задумается три раза: а как бы не обидеть? а как бы не оскорбить? Боюсь этого и я. И тем не менее скажу. В той главной части, где Вы излагаете Ваше мировоззрение, Ваши суждения о существующих системах, порядках, установлениях, течениях - уровень низкий. Чувствуется недостаток и общей культуры, и знаний, и зрелости в данной области. Много наивного, несмотря на обилие добрых намерений, но, как известно, ими умощен ад. И Вы все это разумно и скромно признаете, хоть иной раз кажется, не «смирение ли тут паче гордости»... Но не в этом беда, а беда в том, что явно проступает менторский тон, что Вы проповедуете, поучаете, судите, осуждаете, самому себе при этом противореча. Я повторяюсь, что же делать. Впечатление, что это вроде винегрета, нет, скорее, образнее, что это окрошка. Попадаются и сочные питательные куски мяса, и свежая редиска, и многое другое, и даже песок, скрежещущий на зубах, и все это плавает в довольно традиционном русском квасе. На этом квасе что только не было замешано! <...>

 

Простите, что из напильника, которым я, видимо, должен быть, я превратился в терку. И хоть назначение этих двух предметов различно, но действие аналогично, и переход от одного к другому неизбежен... Но прослушав все это, Вы, наверное, воскликните: я, кажется, максимально учел, принял во внимание все, что было сказано, а он все недоволен. Видите ли, Вы учли все мои замечания главным образом с точки зрения возможной Вашей уязвимости, а не по существу дела. А оно-то как раз и оказалось самым уязвимым, по моему мнению. <...>