Попытки уйти на фронт

Страшила перспектива возврата в Таджикистан на спецпоселение. со всеми страшными последствиями для человека, который жаждал свободы и возможности учиться. Но где же выход?

 

Однажды он был найден. В воскресные дни полуголодное мужичье устремлялось на городской рынок. Кто-то что-то продает, покупает. Пошел и я. Рынок был окружен забором. При выходе в дверях солдаты проверяли документы. Их у меня, как и у всех спецпереселенцев, не было. Вместе с такими же, не имеющими документов, повели в военкомат. Там офицер, возглавлявший мандатную комиссию, спросил о месте работы и почему нет документов. Я чистосердечно рассказал все как есть.

—Иди работай, — отправил он меня.

Но здесь, общаясь с другими бедолагами, многое узнал. Обстановка для меня прояснилась. Рабочие оборонных предприятий имели так называемую бронь. Их нельзя брать в армию. На стройке же работали люди, которым Советская власть боялась дать в руки оружие. Это различного рода репрессированные: кулаки, враги народа, были окруженными фашистами, немцы и т. д. Военкомату же давалось задание — призвать столько-то человек в армию, откуда же взять новобранцев, чтобы выполнить приказ?

Военкомат стал проводить так называемые облавы. Выискивали тех, кто уклонялся от призыва, дезертиров, или тех, кто работал не на таком уж важном для обороны объекте.

Взвесив все эти обстоятельства, решил, что мой прорыв на фронт возможен. Дай Бог, чтобы облава повторилась. В свои планы посвятил только земляка по Таджикистану И. Одногулова. Скрывал вначале и от троюродного брата Зюзина Василия Ивановича, который был каким-то начальником. Он жил в другом месте более комфортно, в отдельной комнате барака. Не раз бывал я у него, и он давал что-нибудь съестное. Но и у него не было лишнего.

Теперь с нетерпением ждал воскресенья, облавы. С надеждой пошел на рынок, но облавы на этот раз не было. В третий раз — опять разочарование, переживание. Наконец подвезло.

Был декабрь 1944 года. Простившись с товарищами, отдав Одногу-лову чемодан с нехитрыми пожитками, устремился на рынок. Не шел, а летел, словно на крыльях, боясь опоздать. Еще издали всматривался: стоят ли в дверях рынка солдаты? Если стоят, то судьба моя будет решена. О, радость, — стоят. Ускорил шаг и проскочил мимо них на рынок. Тут же недалеко от дверей и забора под навесом увидел построившихся по четыре человека нестройную команду. Без оглядок и размышлений присоединился к ней.

Немного постояв, услышал: тры-тры. Под ногами у соседей, молодых парней, увидел порванные зеленые листочки из военного билета, на одном из которых была косая розовая полоса с надписью: «Бронирован».

 

Эту операцию хозяин военного билета, очевидно эвакуированный с Украины, сопроводил словами: — Ще в Тагиле зимувать!

Я посмотрел на него и рядом стоящего с ним русого среднего роста парня, подумав: «Единомышленники».

Постояв немного и вобрав в себя еще несколько человек, команда двинулась в военкомат. Команда, можно сказать, добровольцев. Здесь комиссия решит судьбу каждого. Ребята, с которыми я вступил в контакт, тоже знают, что нельзя говорить правду о месте настоящей работы. Мы трое решили разыграть одну и ту же в разных вариантах карту: сообщить мандатной комиссии о том, что работаем коновозчиками, обслуживая столовые и магазины.

И вот захожу в маленькую комнату мандатной комиссии. Весь напряжение. Придется говорить неправду. Как все обойдется?

— Почему у вас нет документов?

— Я потерял их.

— Где вы работаете? — спросил сидящий за столом офицер.

— Я работаю коновозчиком. В столовую вожу дрова, воду, хлеб, продукты.

— А где эта столовая?

— В Тагилстроевском районе на втором участке.

— Почему у вас нет документов?

—Я их недавно потерял, — ответил, скрывая свое классовое и социальное положение спецпереселенца.

— Иди проходи медицинскую комиссию, — приказал офицер.

— Пронесло, — подумал я.

Медицинскую комиссию прошел успешно. Хоть был тощ, но в зрелом двадцатишестилетнем молодом возрасте.

Уже стало темно. Нас вывели во двор военкомата. Сейчас отправят на вокзал и эшелоном в Армию. К моим новым друзьям пришли товарищи с какого-то завода провожать. Я, как сейчас помню, присел на кучу твердого снега. Во двор вошел высокий офицер из мандатной комиссии.

— Зюзин кто? — выкликнул он.

—Я.

— Зайди ко мне! Зайди! — Сказал он и повел меня в свой кабинет.

Усевшись за стол, предложил мне.

— Садись! Садись!

—Я сел.

— Где, где ты работаешь?

Опять стал плести ему ту же легенду, что и на комиссии. Выслушав, он нагнулся на некоторое время в раздумье над столом. Потом поднял голову.

 

— Ну, ладно! Иди, иди работай!

— Я желаю на фронт!

— Иди, иди работай, — повторил он.

До сих пор не могу понять, почему он меня оставил, что повлияло на его решение. Ведь никого больше из всех, кто проходил комиссию, он со двора к себе не зазывал. Может быть этот офицер жил во втором бараке конной базы и меня видел там.

Пришлось вернуться в барак, на конную базу. Неудобно было перед товарищами. Они могли подумать, что я струсил.

Больше попыток уйти на фронт не делал. Вспомнились слова и мелодия песни, которую слышал и пел в детстве: «В Красной Армии штыки, чай найдутся. Без тебя большевики обойдутся». Про себя сказал: «Не хотите, чтобы я воевал? Воюйте без меня».