Раскулачивание

Репрессивное, кровавое колесо коллективизации и ликвидации кулачества как класса, запущенное тоталитарным сталинским руководством, прокрутилось ив 1931 году. Под него попала и наша семья. Это произошло несмотря на то, что отец наш, Зюзин Федор Васильевич, защищал Советскую власть почти на всех фронтах гражданской войны. В 1918 году он вошел в состав Камышинского шестого полка Саратовской дивизии. Меня, годовалого, мать возила в Камышин к отцу на свидание. В справке, которую нам дали в Камышине, говорится следующее:

"VI Камышинский полк защищал Камышин в 1918 году от красновских банд. В начале 1919 года полк был направлен на Северный фронт и переименован сначала в 356.., а затем в 154 стрелковый полк.

На севере полк принимал участие в боях с англо-американскими интервентами. 21 февраля 1920 года 154 стрелковый полк первым вступил в г. Архангельск. В сборнике "Северный фронт" (Воениздат, 1961) приведен приказ Реввоенсовета республики о награждении полка почетным революционным званием.

Весной 1920 года полк был переброшен на польский фронт, где умножил свои боевые дела. После мира с Польшей полк был отправлен на Кубань, Северный Кавказ и Закавказье, где помогал устанавливать Советскую власть".

КИКМ 2603.

Отец вступил в 1929 году в колхоз, отдал туда трех рабочих лошадей, сбрую, инвентарь и повозки (фуры). Несмотря на это, нашу семью подвергли репрессиям. В архивной справке, полученной нами, говорится:

"Зюзин Федор Васильевич, житель Н-Добринского с/совета. Выписка из протокола № 7, 8, 9 общего собрания бригад № 3, 8, 5 от 29 апреля 1931 года.

Слушали: о раскулачивании.

Постановили: постановление, решение с/совета и пленума с/совета по раскулачиванию считать правильным, раскулачить и выселить за пределы Н-В Края хозяйство Зюзина Федора Васильевича".

Об этом мы узнали накануне.

— Ванька, забирай трусов! Нас раскулачивают! — прибежал я к Лепиным и со слезами на глазах сообщил нерадостную весть своему луч-

 

шему другу, с которым мы в старых ульях содержали кроликов. Об этом я забыл, но мать друга, добрая покойная тетя Дуня, не раз мне потом напоминала этот эпизод.

Отца арестовали раньше и отправили в тюрьму города Камышина. Там он сочинил нерадостную песнь, которую распевал до смерти в минуты горестных воспоминаний. У него был красивый и звонкий тенор, он пел на клиросе в церкви. Любил петь. Мне запомнилось только начало песни:

"Я сеял хлеб, в земле копался,

В саду садил я дерева..."

В ноябре 1997 года я поехал в г. Кушву, где он жил, работал контролером ОТК мартеновского цеха металлургического завода и был похоронен. Посетил его могилу, встретился с сестрой Верой, его младшей дочерью.

— Вера, ты не помнишь слова песни, которую он сочинил про жизнь?

— спросил я.

 

— Помню все слова. Ведь он ее частенько пел до самой смерти, и мне запомнилась вся песнь. Я ее записал.

"Я Нижне-Добринский крестьянин,

Я сын крестьянского двора.

Я сеял хлеб, в земле копался,

В саду садил я дерева.

Не пот, а кровь с меня лилася,

Семье кусок я добывал.

И вот за тяжкий труд крестьянский

В Камышинску тюрьму попал.

Тюрьма в Камышине большая,

В ней много томится людей.

Родных я вижу очень редко,

На сердце стон и плач детей.

Прощайте, миленькие детки,

Прощай, красавица жена,

Меня увозят в край далекий,

И не вернуся никогда.

Я сеял хлеб, в земле копался,

В саду садил я дерева.

За что меня в Сибирь сослали,

Лишив кола, лишив двора?!".

Ночью подогнали к дому фуру, в которую мы сложили мешки с пожитками, посудой и другим необходимым в дороге — продуктами, сели во главе с матерью и повезли нас в Рудню, райцентр.