Судьба крестьянина Турусова
(рассказ Екатерины Дмитриевны Стахеевой)
Моему отцу Турусову Дмитрию Фроловичу, было 34 года, когда он вернулся с фронтов гражданской войны Шел 1921 год. Бывшему красноармейцу предложили поработать лесником. Так наша семья поселилась на лесном кордоне в нынешней Челябинской области. Но душа отца тянулась к земле. И в 1924 году, как только советская власть объявила о новой экономической политике, он, не раздумывая, бросил
работу лесничего и осел в деревне Мидияк Троицкого уезда Челябинской области.
За одно лето построили дом, коровник, конюшню, утепленный овчарник. Было у нашей семьи 30 гектаров пашни. Отец в тот же год приобрел необходимый инвентарь. Мы заготовили корма, засеяли и убрали свое поле, завели скотину. Настоящим помощником отцу был мой старший брат Михаил, ему исполнилось тогда 18 лет. В 1927 году брат Михаил женился, выстроил дом в другой деревне, это его впоследствии и спасло от выселения.
В 1929 году у нас уже было крупное хозяйство: 13 дойных коров, 8 рабочих лошадей, молодняк, пара лошадей для выезда орловской породы, 30 овцематок, свиньи, гуси, куры. Для сезонных работ мы обычно объединялись с другими семьями и по очереди управлялись у всех. Наемных работников у нас не было. Трудилась вся семья из семи человек. Помню, с 8 лет меня, девчонку, уже приучали боронить. Отец спрашивал строго. Зато в доме был достаток.
В тот год никто не знал, что пришла наша последняя крестьянская весна. Отец строго выполнял все агротехнические правила. Собрали хороший урожай, заготовили много сена, заскирдовали солому. Осенью рассчитались с государством по налогам. Казалось, теперь можно и отдохнуть.
Но нет. Осенью вызвали отца в район, предложили отдать зерно. Он отдал им наше зерно, что было оставлено для еды. Через месяц — снова вызывают: давай зерно. Он отказался и его посадили. Когда выпустили из тюрьмы, он вернулся домой, забрал коров и повел их в Троицк продавать. Купил зерно и сдал государству. Так его сажали и выпускали до тех пор, пока скотный двор не опустел. От этого отец стал пить.
А день 28 февраля 1930 года я запомнила на всю жизнь. Утром к дому подъехали двое саней, на них посадили нас, четверых детей. Самой младшей моей сестренке было 11 месяцев. Так мы отправились на высылку. Стоял ясный морозный день. На деревне была суматоха, организовывался колхоз. В общий баз сводили скот: мычали коровы, ржали лошади, плакали дети, голосили бабы, мужики бранно ругались. Мы выехали из ограды родного дома в сопровождении конвоиров, и нам с младшим братом, ему было 8 лет, почему-то захотелось петь. И мы запели:
«Под Частым разрывом
гремучих гранат
отряд коммунаров сражался.
Под натиском белых наемных солдат
в жестоку расправу попался»
Заканчивалась эта песня так:
«Не смейся над нами, коварный старик,
Нам выпала тяжкая доля.
На выстрелы ваши ответит наш клич
«Земля! И свободная воля!»
Всех «кулаков» Уральского региона собирали тогда в Шадринске. Оттуда везли в Тобольск. В этом городе для нас уже была приготовлена церковь, а в ней в 3 этажа нары. Там мы и жили до открытия навигации, терпели духоту, тесноту, недоедание. Среди ссыльных начался тиф. Там же, в Тобольске, еще не доехав до места ссылки, многих и похоронили.
Как только Иртыш освободился ото льда, нас погрузили на баржу, задраили люки и начались наши новые мучения. Путь на север по Оби был долгим, а в трюме было темно, сыро, смрадно, не хватало воздуха. Но никто не просил о пощаде. Взрослые были настолько подавлены, что все молчали.
В июне баржа с мучениками подошла к берегу у пустынного полуострова Питляр Шурышкорского района Тюменской области. Ни домов, ни построек здесь не было. Нас выгрузили и сказали: «Хотите жить — стройтесь». Продуктов не было. Привозили лишь ржаную муку, ни жиров, ни сахара мы не видали. На каждого работника давали по 16 кг муки, на иждивенца — 8 кг. На работу выходили все. Начиная с 13 лет. Люди стали умирать, особенно дети. В день умирало человек 5, а то и более.
Словно в насмешку, лес распорядились пилить на другой стороне притока реки. Там наши
женщины валили деревья, чистили, тащили их на себе до берега, перегружали в лодки, потом на телеги и наконец доставляли к месту строительства. В первую очередь рубили бани. В них и обогревались, и мылись. Но люди продолжали умирать.
Нас тогда словно выключили из жизни. Даже свидетельств о смерти никто не давал. Да и зачем? Начальство, видимо, не сомневалось, что и оставшиеся в живых все равно умрут. Вот поэтому в областных архивах о нас, выселенцах, нет никаких сведений.
И все же некоторые из нас выжили. Нашу семью, например, спасло то, что отец как специалист-плотник взялся ехать в Обдорск (Салехард) на лесопильный завод делать бочкотару для рыбы. В Обдорске был рыбокомбинат, и там нам стало полегче. Отец неплохо зарабатывал, и мы имели возможность приобретать продукты. Это нас и спасло. Что стало с остальными людьми на Питляре, я не знаю.
Но горе утраты не обошло и нас. Вскоре отец заболел. Врачи предписали ему выезд в более южные регионы страны, но в комендатуре уехать нам не позволили. 14 августа 1937 года его положили в больницу, а 4 сентября к нам пришли три человека в военной форме и устроили обыск. Когда узнали, что отец в больнице, пошли туда. В 12 часов ночи нашего отца, с опухшими ногами, они увели прямо с больничной койки. На пути им встретился только что окончивший институт молодой врач, вызванный медсестрой по этому случаю. Он не испугался и заставил их вернуть отца в больницу. А 11 сентября 1937 года папы не стало. Так, в 52 года оборвалась жизнь уральского крестьянина Дмитрия Турусова.