Соученику моему по школе № 3 г.
Томска Юрию Иосифовичу Прудаеву
Я рожден под звездою мятежной,
Бунтарем неуемной души,
И хоть сердцем я добрый и нежный,
Ты на правду при мне не греши!
Не могу я внимать хладнокровно
Изреченьям стандартным твоим,
Будто все у нас гладко да ровно,
Будто в жизни мы твердо стоим,
Будто все мы счастливые дети,
Сталин - папа, а Родина - мать.
Обо всем этом в каждой газете
Нам стараются громче сказать.
Но ответь мне, ровесник любезный:
Почему твой отец, как и мой,
Запечатан решеткой железной
И, увы, не вернулся домой?
Почему в нашей маленькой школе
Почти все мы отцов лишены?
Как героев их чтили на воле,
Как надежную силу страны...
Не перечь, помолчи да послушай,
Что в народе, таясь, говорят:
"Погибают невинные души..."
"Произвол небывалый творят..."
"Продолжение тридцать седьмого...
"Продолженье. А где же конец?"
"Положились на хищника злого,
Вот и душит всех лучших овец..."
"Мало извергу сечи военной..."
Вот такая не молкнет молва.
И я тоже скажу откровенно:
Правда жизни в народе жива.
Люди верную видят дорогу:
Невозможен такой оборот,
Чтобы все мы шагали не в ногу,
Сталин с нами не в ногу идет!
1942 г.
Томск, лето
Юрий, как и я, лишенный отца в период сталинского террора, держал себя, однако, в духе времени и в разговорах со мною всегда высказывался в защиту тех "порядков". Когда, например, я сказал, что репрессии 1937-38 годов — это ничем не оправданный, чудовищный произвол, мой соученик ответил: "Все, кто был осужден, мешали социалистическому строительству". Я, помню, мягко называл его человеком, лишенным собственного мнения, присовокупив, что будущее убедит его в справедливости моего убеждения. Вполне возможно, что он понимал все правильно, но, как многие в то время трусишки, кривил душой, боясь, что его может постичь участь отца.