Письмо №15^*

Здравствуй, моя славная киса!

Похоже, что местная цензура чуть «пообмякла» к моим письмам (три раза плюю через левое плечо) и в последнее время не шибко придирается к моему слогу и даже содержанию, хотя я в общем-то и не пишу ни о каких «тайнах мадридского двора». Событий у нас здесь немного, но они есть, и главное из них в моей серой лагерной жизни еще не произошло, я думаю, ты догадалась, о чем я говорю, — да, о приближающихся моих полсрока и нашем втором свидании. Пройдет каких-то три недели, и я снова увижу тебя, и мы снова будем вместе, и опять мы будем болтать о разных пустяках и серьезных вещах, и опять нам не хватит тех трех или двух дней, которые нам отпустят на эту очень короткую встречу. Не знаю, может быть, ты мне не веришь, но я вспоминаю о тебе гораздо чаще, чем пишу эти лимитированные письма. Иногда я пытаюсь представить себе, что ты делаешь в данную минуту, иногда пытаюсь вообразить нашу будущую встречу в Ленинграде и нашу дальнейшую жизнь, только это все пока так далеко и иллюзорно. Многое хочется сказать тебе на свидании, но самое важное, о чем я хочу сказать тебе еще и еще раз, что я люблю тебя и не забываю.

Ты написала мне в последнем письме о некоторых проблемах, возникших с твоей работой. Для меня это неудивительно, но, к сожалению, помочь я тебе никак и ни в чем здесь не могу. Как ты понимаешь, очевидно, это один из методов «пресса», которого в наших делах не избежать. Помнишь, на нашем первом свидании, когда я открыл в комнате форточку, то проходивший мимо кто-то из охраны крикнул нам: «Прикройте форточку, а то

система срабатывает», на что я ему, помнится, ответил: «Система ваша гнилая, давно менять пора...». Однако система тем не менее «срабатывает» и работает, и тут нам никак ее не объехать, к тому же мы сами — часть этой системы. По закону — ты не должна нести никакой ответственности за мои «выкрутасы», но это — по закону, а по сути дела система рассматривает тебя как один из «винтиков» враждебного «механизма». Однажды родившись и установив свои правила игры, система не может себе позволить никаких исключений и отклонений от основного правила: «кто не с нами, тот —против нас», это — вне ее программы. Так же, как и робот, который никогда не превратится в логически мыслящего человека, так и система, не может адаптировать те поправки и новшества, которые убьют ее как систему.

Не так давно по ящику мы смотрели фильм «Эзоп» (хочу тут заметить, что ящиком мы называем телевизор не ради жаргона, а совершенно оправданно, так как он закрыт в ящик с прорезанным оконцем дня экрана, и этот ящик закрывается на замок, чтобы мы не могли включать телевизор, когда захотим, а лишь по распорядку, такой вот тут маразм). Фильм этот всем очень понравился, и одна фраза, сказанная там Эзопом — Калягиным, стала в зоне на несколько дней крылатой. Первым ее повторил один из моих новых друзей, когда вся толпа спустилась со второго этажа, где мы смотрим телевизор, вниз в курилку, он оглянулся по сторонам и вопросил: «Где тут пропасть для свободных людей?». Да, пропасти для свободных людей тут нет, и даже умереть здесь система не позволит тебе свободным человеком. Кто-то пытается бороться с ней на бумаге: пишет заявления, жалобы и протесты, но это не помогает. Иногда даже доходит до весьма забавных курьезов. Так, однажды один из наших солагерников написал одновременно жалобу на проношенные сапоги и протест на свой приговор, послав обе бумаги куда-то в Москву.

Система отфутболила оба эти заявления в областную прокуратуру, откуда некий крючкотворец ответил ему коротко и ясно одним предложением сразу на два заявления: «осужден правильно, выдать новые сапоги». Такое захочешь — нарочно не придумаешь, и это выражение прочно застряло в лексиконе нашей зоны, думаю, надолго.»

Таких каламбуров тут хватает, но чаще они появляются на свет в зоне, а не в прокуратуре. Как-то один из украинских националистов, осерчав на местную кухню, накатал в вышестоящую инстанцию почти следующее: «Спасибо вам за вкусный рыбный супчик, которым вы накормили меня не далее как вчера, однако мой желудок отнесся к нему очень странно и заставил меня не один раз демонстрировать спринт к месту общего пользования. Меня выручил конспект знаменитых изречений нашего дорогого Генерального секретаря партии, который я всегда ношу с собой, но на этот раз я был вынужден использовать его не по назначению. Все бы ничего, однако после очередного забега, когда я почувствовал, что мои мозги начинают вытекать через задний проход, я схватил ручку и бросился писать это благодарственное послание, пока еще не поздно». Администрация зоны ответила ему на эту писулю не менее «достойно» — лишила его на месяц ларька, куда только что завезли халву и сало, чтобы он «не портил» еще больше себе желудок такими непривычными зэковскими деликатесами.

Наш раздосадованный украинский друг заявился тем не менее в ларек, когда его открыли, и начал выяснять отношения с продавщицей — женой одного из наших «воспитателей». Это «выяснение отношений» завершилось, как часто здесь бывает, политической дискуссией на тему: кто — за что и кто есть кто, но после достаточно смелого утверждения нашего солагерника, что «придет то время, когда на заборе этой зоны будут висеть мемориальные таблички с нашими именами», продавщица встала на дыбы. «Не дождетесь! — набросилась она на него. — Мало еще вам дают за вашу клевету... И вообще, чего вы пришли в магазин разводить свою пропаганду?! Вымеша-

ете мне работать!». Ее легко можно понять, так же как и других жен наших стражей и «опекунов», — если на заборе этой зоны будут висеть мемориальные таблички с нашими именами, то что будет с ними и где они тогда будут? Только я бы не стал на ее месте волноваться по поводу своей судьбы в таком прогнозируемом будущем, так как даже если такое и произойдет, то они будут с таким же успехом охранять кого-то другого — «свято место пусто не бывает», и вряд ли они окажутся на нашем месте.

Тут, кстати, я и отвечу на твой вопрос: есть ли у нас в зоне женщины и какие у нас с ними отношения(?!). Как ты видишь — женщины в нашей зоне появляются, но отношений у нас с ними никаких нет и быть не может. Впрочем, я не вполне уверен, — что ты имеешь в виду под словом «отношения»? Если я правильно понял, то тут подразумеваются отношения личные, не так ли? В таком случае, считай, что я тебе уже ответил, потому что таких отношений не может быть в силу политического и психологического свойства. Не могу ручаться абсолютно за всех, но за себя — совершенно определенно, причем независимо от того — в зоне или за ее пределами. Я совсем не воспринимаю их как женщин, а лишь как людей, выполняющих черную и неженскую работу, поэтому никаких чувств, кроме снисходительного безразличия, у меня к ним никогда не возникало. Однако мы вынуждены с ними общаться, и это общение ограничивается только деловыми отношениями и больше ничем. Так что кое-какие отношения у нас с ними все-таки есть, коль эти женщины заходят в зону по долгу службы или работы.

Надо заметить, что в отличие от зон уголовных, о которых я достаточно понаслышан, наши зоны — это самая натуральная «тихая заводь» ГУЛАГа, где тоже черти водятся, но черти ненасильственных повадок. Поэтому женщины, работающие в нашей зоне, приходят сюда без сопровождающих и без опаски, по своей деревне им ходить, пожалуй, более рискованно, чем по территории, отведенной для особо опасных государственных

преступников. Я говорю все время — женщины, однако можно уточнить — кто, их не так уж много в нашей зоне: цензор, библиотекарша, зав. столовой и продавец, да, и еще надзирательша, с которой ты знакома и которая занимается комнатой свиданий, но она в зону заходит очень редко. Вот и все наши доблестные «амазонки». Ты спрашиваешь — как мы тут живем? Так и живем — хлеб жуем, а личной жизни здесь, уверяю тебя, нет никакой.

Меня несколько удивил, должен признаться, твой косвенный намек в той же вопросительной форме: неужели нет ни у кого из нас между собой никаких особых «личных отношений»..? Насколько мне известно, — нет. Ты, наверное, слышала или читала о таких отношениях в рассказах об уголовных зонах, где гомосексуализм сплошь и рядом, и у тебя разыгралась фантазия. Только многое из того, что имеет место в уголовных зонах, напрочь отсутствует у нас, и странно, что ты до сих пор это не поняла. Впрочем, ничего удивительного нет в твоих, может быть, и несколько наивных вопросах, ведь ты до недавнего прошлого нигде и никак не сталкивалась с этим миром, и все тут для тебя ново, тем более — в твоем возрасте. Не буду, однако, категорично утверждать относительно полного и обязательного отсутствия каких-либо проявлений гомосексуализма в наших зонах, может быть, где-то и когда-то такие случаи и были, только это скорее исключения, которые лишь подтверждают правило. К примеру, сейчас народ в нашей зоне «косит» на одного парнишку, подозревая его в подобных связях на другой зоне, но дальше подозрений дело не идет, потому что мы никогда не сможем получить никаких доказательств, отсюда —лишь одни беспочвенные обвинения в его адрес.

Почему политзэки (по-моему, и уголовники тоже) относятся к гомосексуалистам с женскими наклонностями крайне неуважительно? Потому что они, называемые на жаргоне педерастами, рассматриваются здесь как потенциальные стукачи и предатели. Известная доля логики здесь есть — если так проявляет слабость в своих

гомосексуальных привязанностях, то его легко можно привлечь к сотрудничеству и «вить из него веревки». И хотя практически невозможно заполучить какие-либо прямые доказательства о такого рода сексуальных отклонениях, зэк, заподозренный в этом, подвергается всеобщему остракизму — он сидит за отдельным столом, ест только из своей помеченной миски и кружки, не участвует ни в каких зэковских сходках и сабантуях чаепитий. Думаю, что такое испытание не из легких для любого зэка, однако у педерастов, вероятно, психика устроена иначе, и они не столь болезненно реагируют на такого рода унижения и притеснения. Администрация знает об этом, видит это, но поделать ничего не может, не будет же она переубеждать всех поменять свое отношение к какому-то зэку?

У чекистов свой особенный подход к таким делам, нет, они тоже не переубеждают никого и не вмешиваются активно в ход событий, однако пытаются выяснить — откуда и каким образом подобная информация просочилась в зону. Спросили они и у меня по этому поводу, только спросили как-то так, между прочим: это правда, что такого-то подозревают в том-то, потому что лишь ради этого никто из них на беседу вызывать, конечно же, не будет. На этот вопрос я ответил им очень уклончиво: от кого-то где-то слышал, но такими сплетнями я никогда не интересовался, поэтому помочь им ничем не могу. Чекисты отнеслись к моему ответу так, словно ничего другого и не ожидали. И на самом деле, они пришли поговорить о моей половине срока, предстоящем свидании и моих дальнейших планах, а не о педерастах. Обычно они приходят в зону поодиночке, однако на этот раз почему-то притопали вдвоем. Разговор получился пустой и корявый, то ли у меня не было настроения говорить на эти темы, то ли чекисты не с того конца начали, только говорили мы все вокруг да около, а по сути — ни о чем.

Посуди сама — какие могут быть у меня здесь планы — "куда поехать в отпуск — в Швейцарские Альпы

кататься на лыжах или в круиз по островам Карибского архипелага? Или какой купить автомобиль, экономичный и компактный, чтобы ездить на работу из жилой зоны к рабочую — «Фольксваген» или «Хонду»? Ну, а о нашем свидании? Что я мог сказать им о свидании, которой еще не состоялось? Когда все их первостепенные вопросы были исчерпаны, они коснулись моего приговора и срока, мол, приговор достаточно суровый за такое преступление, но «все в моих руках», достаточно прозрачно намекая на возможность положительного рассмотрения моего прошения о помиловании, если таковое будет написано после свидания. Ты, Ириша, знаешь мою страсть к цитатам из произведений или речей великих философов, писателей и т. д., и не потому, что не хватает своих мозгов, а потому, что когда-то кем-то сказано совершенно неподражаемо  вот об этом или о том, и этого уже не сказать лучше. «Могу  я несколько слов сказать по поводу моего приговора словами одного, очень известного человека?» — мне захотелось показать свою эрудицию и маленькое превосходство. «Да-да, пожалуйста...», — подхватили они. «Не кто иной, как Жан Жак Руссо, говорил буквально следующее, — не без легкого внутреннего злорадства выдал я им 1 цитату из его произведений, которую помню наизусть, — что суровость наказания — это лишь бесполезное средство, придуманное неглубокими умами, чтобы заменить страхом то уважение, которое они не могут добиться иным путем». Чекисты переглянулись и промолчали. А что они могли мне ответить?

После этого чекисты круто поменяли тему разговора и заботливо поинтересовались — нет ли у меня каких-либо проблем с администрацией зоны или каких-либо  пожеланий? Хотел я пошутить и попросить, чтобы в столовой повесили Книгу жалоб и предложений, но передумал. Проблем у меня никаких нет, кроме одной — их системы, и помочь мне тут они ничем не могут, даже если бы и захотели, только и захотеть они тоже не могут. Тогда зачем спрашивать"? Не знаю. Пожеланий же сколь-

ко угодно, но я не буду их перечислять — обидятся. Самое же безобидное из них: вывести на зоне тараканов. Это пытались делать не один раз, однако ничего не помогает, слишком «сладким» дустом, вероятно, их травили. По этому поводу мы тут мрачно шутим — кто останется на Земле после третьей мировой войны? Тараканы! Согласно результатам некоторых научных экспериментов, тараканы выживают в условиях жесточайшей радиации. Представляешь картину: на Земле ничего не осталось живого после ядерной потасовки, и только одни тараканы величиной с овцу ползают среди искореженных остатков городов! Нам еще в некоторой степени повезло, так как эти паразиты не очень часто заползают в наше спальное помещение и не размножаются столь молниеносно, как некоторые жучки или комары, а то от них спасу бы не было. И бежать отсюда некуда, тараканы облюбовали себе прихожую — комнату, отгороженную от спального помещения фанерной перегородкой, где стоит лишь бочок с кипяченой водой и маленькая плитка, на которой мы варим чай и жарим хлеб — тостеры. Плитка хоть и маленькая, но включена в течение дня едва ли не постоянно, и поэтому прихожая — самое теплое место в целом здании, к тому же здесь море еды в виде крошек хлеба, осыпающихся с наших кусков и проваливающихся под пол в замечательно большие щели. Днем этих насекомых почти не видно, однако ночью, когда я выхожу иногда в туалет покурить (я пристрастился к этой вредной привычке так же, как и некоторые другие, но, может быть, ненадолго), то картина в прихожей открывается жутковатая — сотни этих мерзких насекомых рассыпаны по стенам и потолку прихожей, словно полчище москитов где-нибудь в джунглях Амазонки. Такая вот у нас веселая жизнь.

Скоро полсрока, два первых года ушли в небытие, как миг, хотя мы и считаем тут каждую неделю, если не каждый день. Словно ничего и не произошло два года назад или, быть может, это случилось только... вчера?

Странно устроена наша психика: будущее, измеряемое годами, кажется нам очень и очень далеким, а прошлое, каким бы отдаленным оно ни было, — где-то совсем рядом, вон за тем или этим поворотом. Время, время.., единственная реальность в нашей жизни, все остальное — лишь игрушки и мишура, развешанные на ней. Я люблю иногда бродить по пустующему второму этажу нашего здания, когда там никого нет, и размышлять вот обо всем об этом — о чем-то вспомнить, о чем-то помечтать, глядя из окошек на окрестности нашей зоны. Самое лучшее время для таких раздумий — дождливые пасмурные дни, когда приходит смутное настроение и ничего не хочется делать, ни читать, ни писать, ни смотреть ящик... В солнечную погоду обычно тянет на открытый воздух либо также погулять (или, как мы говорим здесь — потусоваться) по каменистому пятачку земли, отмеренному нам, либо выпить хорошего ядреного чая на скамеечке под кустом и побалакать о всякой всячине с корешами, либо просто полежать в укромном уголке на травке.

По воскресным же дням, если погода не подводит, мы устраиваем маленькие волейбольные баталии с музыкой: наружу вытаскивается проигрыватель с пластинками, которых навезли нам на свидания целую кучу, и орет нам песни до самого «упора», ну, а мы в это время режемся в волейбол, отрешаясь ненадолго от наших заборов, колючих проволок и решеток. И ты знаешь — помогает, помогает забыть на час-другой о нашем унизительном и бесправном зэковском положении, помогает немного взбодриться и почувствовать себя человеком, ведь играем мы в спортивной одежде, а не в сапогах и робе с зэковскими нашивками. После такой игры, как обычно, мы бежим в баню полоскаться холодной водой под краном и потом завариваем чай. Так что воскресные дни для нас оказываются самые короткие — слишком много надо успеть: и поиграть, и почитать, и посмотреть фильм, который привозят сюда по воскресеньям, и выпить ритуального чая, и собрать травку...

Все лето мы здесь на «подножном корму» —собираем к столу зелень, которая растет в зоне, а растет ее у нас хотя и немного, но всем хватает. В прошлом году народ как-то не очень увлекался этим делом. Этим же летом почти все заразились сбором витаминов, и чуть ли не каждый день перед обедом или ужином народ пощипывает по всем углам зоны дикий укроп, щавель, подорожник и чего-то еще. Вся эта травка употребляется либо на салат, либо подмешивается к супу или каше, получается вроде бы неплохо. На «десерт» у нас идут листья земляники и смородины, потому что самих ягод почти нет — либо кто-то успел оборвать полусозревшие, либо не уродились, а жаль. Смородины тут два больших куста, и сколько мы ни рвем с них листики, никак не оборвать. Что мы с ними делаем? Заливаем в кружке холодной водой, добавляем пару ложек сахара и ставим на плитку, как только вода закипит, снимаем кружку и даем настояться минут десять-пятнадцать. Получается очень классный отвар, можешь даже сама попробовать это сделать в деревне, и я уверен — понравится. Хотя, когда есть ягоды, зачем заниматься такой белибердой? Но у нас «на безрыбье и рак — рыба».

Растет в нашей зоне и одно дерево черемухи, на котором вот-вот должны созреть ягоды (мы договорились не обрывать их раньше времени, да они в недозревшем виде совсем и несъедобные в отличие от земляники или смородины). Когда я смотрю на них, то мне каждый раз вспоминаются бабушкины пироги с черемухой, у которых был совершенно неподражаемый вкус. Такие пироги почему-то не пекут в средней полосе России, зато здесь, на Урале, подобная кулинария вовсе не экзотика. Что-то меня не в ту сторону понесло в своем письме, пора останавливаться, а то, когда пишешь о разных вкусных вещах, начинает вырабатываться желудочный сок, который нечем тут нейтрализовывать. Лучше скажу два слова о пище духовной. Не хватает нам и ее, хотя и приносят каждый день кипы подписных газет и журналов. Там все

одно и то же. Заказываем мы и книги в магазинах «книга — почтой», но хорошие художественные издания оттуда нам не присылают, получаем мы в основном то, что не продано с прилавков (а тем более — из-под прилавка) магазина: техническую литературу, и публицистику, справочники, словари...

Пора, вероятно, закругляться и оставить недосказанное для свидания, иначе нечего мне там будет тебе рассказывать, Что еще? Погода пока вроде бы не хмурая, а какая будет в начале сентября — загадывать трудно, но на всякий случай прихвати с собой теплые вещи и зонтик. Чего хотелось бы, чтобы ты привезла, я написал тебе в предыдущем письме и повторять не буду, только шибко не нагружайся. Будь осторожна в поездах и вокзалах, это у нас в зоне можно жить без опаски и оглядки, как-никак охраняют, а там у вас за забором нравы другие.

Привет всем родным и друзьям.

Целую тебя много, много раз и жду.

Твой Герман

Половинка. Август 1983 г.