Глава I

СТУДЕНЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ

 

Уехала Лиза. Тетка весь вечер одна. Непривычно грустно, пусто. Посидела на балконе, глядя на притаившийся в полумраке, окутанный полосами серебристого тумана лес. Пошла в комнату, включила телевизор, но нет, не смотрится. Проглотила таблетку снотворного, потихоньку заснула.

...Проснулась поздно. Какое дивное утро! Прозрачное, ясное! Все залито осенним солнцем. Бабье лето! Теплынь, паутинки залетают даже на восьмой этаж. Деревья и совсем еще зеленые, и местами уже то розоватые, то золотистые.

Как и при Лизе, почувствовала, что вся заполнена прошлым.

Теперь оно не оставит меня, пока не прочту эту книгу — книгу моей жизни. Изорванную, в пятнах, в изъянах, в пролитых автором слезах, и все же, все же... Лизе надо было рассказать об отце, о детстве, а теперь мои собранные по осколкам воспоминания потекут дальше, через все годы, все десятилетия — к моему сегодня.

На втором курсе у нас был введен бригадный метод обучения. В мою бригаду вошли два крепких студента — Камен-

 

ский, Вагин — и один очень слабый, но безобидный, добрый — Гриць Сташук. До сих пор не понимаю, какие не ведомые никому тропы привели его в ИНО, на наш факультет. Зрелый человек, успевший до института закончить театральную студию под руководством Леся Курбаса. Впрочем, чему я удивляюсь? Ведь и меня почти те же тропы привели в наш институт. Только у меня все же были способности, а Гриць в нашей учебе — вот уж действительно ни бе ни ме. Зато он вел общеинститутскую драмстудню и, конечно же, на том поприще был намного сильнее, чем в точных науках.

Как-то так получилось, что из пас троих его собригадников — Каменского, Вагина и меня — Гриць в основном занимался со мной. Он запросто бывал у нас в доме. Я пыталась втолковывать ему дифференциалы, задачи по физической химии, но, увы...

Серьезно я занималась с Каменским и Вагиным, это были сильные студенты. Отчим заведовал кафедрой теоретической механики и благосклонно разрешал нам пользоваться для занятий его кабинетом, вечерами он обычно там не бывал.

Удивительно хорошо относился ко мне Илья Николаевич Каменский. Наверно, даже больше, чем хорошо. Он заходил к нам домой, знал всю семью. Это был солидный, толковый человек, на десять лет старше меня, давно женатый. А вот Вагин, хоть и дружил с Каменским, был мне несимпатичен. Говорил тихо, вкрадчиво, в углах губ постоянно ядовитая усмешка.

В 1930 году наш курс перевели из университета на исследовательское отделение химического факультета политехнического, или, как тогда называли,— индустриального института. Занятия там были построены так: сто дней обучения в институте чередовались с таким же сроком производственной заводской практики. И так — до конца института.

Летом мы поехали па первую практику на Донбасский коксобензольный завод в поселок Алексеевку. Разместили нас в рабочем бараке: четыре девушки, в их числе и моя подруга Галя Корниенко,— в одной небольшой комнате, а семнадцать мужчин — в двух больших.

Деревянный барак стоял прямо в степи. Со стороны, где жили мужчины, тянулось кладбище. Как-то мы, девочки, вышли перед сном из барака, захватив с собой каждая по простыне. Назад, завернувшись в простыни, крались вдоль кладбища, под окнами наших товарищей и приглушенно завывали. Были уверены, четыре дуры, что насмерть перепугали мужчин, но те со смехом высыпали нам навстречу.

 

За сто дней мы должны были поработать на всех точках завода. Трудно было, особенно на выгрузке из печей раскаленного кокса, его выгребали вручную железными крючками. Двое наших студентов порядком обожгли себе лица. Сейчас кто из молодежи поверит, что в нашем двадцатом веке приходилось работать такими допотопными методами.

Получали мы на заводе, как практиканты, по восемнадцать рублей в месяц. Из дому мне ничего не присылали, только один раз случилось чудо.

«Ира, тебе посылка!» — весело кричит Галя.

«Мне? Правда?» — и верю я, и не верю. Да, от сестры Таси. Коробка сухих пирожных и какая-то копченая рыбина. Ох, здорово! И где она раздобыла денег? В тот день в нашей комнате был праздник. Ведь Гале тоже ничего не присылали — родители ее были старые и нуждающиеся.

По вечерам мы с Галей обычно уходили в степь. По одну сторону дома кладбище, а по другую — степь и степь без края. Уходили подальше от запахов столовой — она находилась в том же бараке. А перед уходом съедали даже не по тарелке, а по блюдцу серой, почти безмолочной манной каши за пятнадцать копеек и, конечно, не наедались. Вот и спасались этими прогулками. Хорошо в степи! Тишина вокруг — густая и чуткая, одуряющий запах летней стенной ночи. Надышимся, находимся и возвращаемся в свой барак уже спокойные, о еде не думаем, валимся в постель и тут же засыпаем.

Зимой 1931 года мы снова поехали на практику. Тоже на Донбасс, в Пантелеимоновку, иа силикатный завод. В нашей группе были Галя Корниенко, Гриць Сташук и еще несколько человек.

Поезд наш пришел вечером. Зима. В поле метет метель, в двух шагах ничего не видно. Поезд стоит на полустанке меньше минуты, мы еще на ходу повыбрасывали свои чемоданы и кое-как вывалились в снежную вьюгу. С трудом разыскали в путанице густых белых хлопьев свои вещи, и, прячась от резкого ветра друг у друга за спиной, гуськом добрались до завода.

Поместили нас с Галей (больше женщин в группе не было) в довольно большую комнату в каменном доме. Холод свирепый, на кране висит капля льда, мы поспешили прикрыть чемоданом дыру в окне. Легли на одну кровать, укрылись одеялами и всей своей вынутой из чемоданов одеждой, а поверх Галя положила еще кипу найденных где-то газет. Кое-как промаялись ночь, а назавтра нам доставили дрова, и мы с энтузиазмом и с помощью часто заходившего к нам Гриця принялись томить стоявшую у стены русскую печь.

 

А через несколько дней, иди с завода, я провалилась на конном дворе в присыпанную снегом яму с водой и вымокла по пояс. Кто-то из рабочих вытащил из ямы, привел домой. Все до ниточки мокрое. Уложили меня Галя с Грицем в постель, а к вечеру — жар, озноб, словом, начался плеврит. Да, летом значительно проще находиться вдали от дома. А в такую стужу... Ничего, вскоре поднялась на ноги, начала работать в лаборатории. Работала с удовольствием, химические анализы я любила.

По вечерам аккомпанировала драмстудии, которую и здесь организовал Гриць, и еще преподавала алгебру в вечернем силикатном техникуме.

К концу третьего курса всех нас разделили на несколько потоков, или групп, с узкой специализацией. Я попала вместе с Вагиным и Каменским на отделение органических красителей и полупродуктов. Теперь, осенью 1931 года, мы всей нашей группой поехали на практику в Рубежное, уже как специалисты-красочкики, работали в заводской лаборатории в качестве исследователей — над определенной темой. К каждому из нас прикреплен был научный руководитель. Работать было интересно, но нелегко. Однажды в огромной нашей лабораторки у кого-то взорвался баллон с хлором. Каким-то чудом всем удалось убежать почти невредимыми из переполненного желто-зеленым газом помещения. Долго потом все кашляли, а обо мне что уж и говорить...