СУДЬБА ОТЦА

По воспоминаниям, записанным моим двоюродным братом Леонидом Федоровичем Потешиным (1931 — 1999), хочу рассказать читателям о трагической судьбе моего отца - Ивана Викторовича Потешина, начавшейся с октября «страшного» 1937 года. В метрической книге 1904 года церкви села Ильинского Романо-Борисоглебского уезда (в настоящее время Тутаевский район) Ярославской губернии имеется актовая запись за № 2. Она сообщает о том, что у романово-борисоглебского мещанина Виктора Ивановича Потешина и его жены Марии Федоровны, проживающих в сельце Медведково Максимовской волости, 2 января родился сын Иван.

Хутор Медведково принадлежал его деду — Ивану Андреевичу Потешину, имевшему крепкое хозяйство и 30 гектаров земли. На хуторе родилось и выросло три поколения Потешиных. Отец Иванa Викторовича, Виктор Иванович, — лесопромышленник, сплавлял лес с верховий Волги в Астрахань, часто был в отходе, поэтому мальчик вырос в семье деда. Будучи человеком неординарным, Иван Андреевич сумел привить внуку свой взгляд на жизнь, свое отношение к труду, к людям, свою любовь к земле и к тому, что создавалось на ней, любовь к родительскому дому, которую Иван берег в сердце и пронес через всю свою жизнь.

Двадцатилетним отец становится хозяином усадьбы. В силу обстоятельств в 1931 году вступает в колхоз имени Ильича. В семейном архиве Потешиных сохранился акт приемки имущества (№ 18 от 1931 года), в котором значится, что в колхоз в порядке обобществления Иваном Викторовичем передано имущество на сумму 352 руб. 50 коп., а именно - скот, строения, машины, сельхозинвентарь: два двора, сарай, амбар, навес, рига с верхом; телка, мерин (400 руб.); сбруя, одер, дровни, два плуга, косилка, борона деревянная, грабли конные; молотилка, веялка, сортировка, машин-

ный привод; сохранная расписка на сумму 82 руб. 45 коп. свидетельствует также о сдаче тринадцати пудов овса, двух пудов пшеницы, двух пудов вики, одного пуда гороха, семнадцати пудов картофеля. После «добровольного» вступления в колхоз осталась в собственности отца половина дома (во второй половине — брат с семьей), старый, полусгнивший хлев для коров и кур, баня и 50 соток земли под огородом и сенокосом.

Отец под присмотром семидесятилетней бабушки Марии Тарасовны продолжает вести личное хозяйство и добросовестно, по-крестьянски работает в колхозе бригадиром-полеводом, выполняя все сельские работы наряду с другими колхозниками. В трудовой книжке колхозника Ивана Викторовича, начатой 19 апреля 1932 года и законченной 3 февраля 1933 года, записаны такие виды работ: вывоз на поля семян и удобрений, посев зерновых, клеверов машинной сеялкой, выращивание рассады кормовой свеклы, посадка картофеля, косьба машинной косилкой, работы на жнейке, машинная молотьба, сушка зерна, поездки на мельницу, в МТС за запчастями, в Тутаев и Ярославль за углем и др.

В 1936 году отец женился, а в мае 1937 года родилась дочь Мария.

Не прошло и полугода, как темным поздним вечером 11 октября 1937 года к Ивану Викторовичу нагрянули с обыском. Сотрудник Тутаевского райотдела НКВД Сарафанов показал ордер № 87 на право производства обыска. Понятыми были председатель колхоза Никитин Павел Иванович, а от ближайшей к хутору деревни Саблуково - Исаков Дмитрий Иванович, многодетный алкоголик. При обыске никаких компрометирующих документов, естественно, не нашли.

Иван Викторович и Елизавета Николаевна, его жена, испытали ошеломляющее нервное потрясение.

Увезли Ивана Викторовича в г. Тугаев на улицу Урицкого, 44, - там была районная «Лубянка». Начальник Тутаевского РО НКВД Буянов 11 октября 1937 года допросил Ивана Викторовича, собрал обвинительные протоколы допроса свидетелей от июля (?) 1937 года и направил следственное дело на рассмотрение тройки УНКВД по Ярославской области. А тройка 15 октября 1937 года постановила:

заключить Потешина И. В. в исправительно-трудовой лагерь на 10 лет, считая срок с 13 октября 1937 года^¹.

Обжалование отклонили, оставили без удовлетворения. У Ивана Викторовича с октября 1937 года началось десятилетие каторги в лагере Кулой Коми АССР.

Оказавшись в каторжных условиях, Иван Викторович понял, что спасти себя может только он сам. Он должен сделать все, чтобы выжить, не согнуться, вернуться домой, на свою родину, где его ждет семья. Труда он никакого и никогда не боялся, и вскоре лагерное начальство отметило его за добросовестный труд. У Виктора — сына Ивана Викторовича - хранится его книжка ударника за № 7, выписанная 20 февраля 1939 года. Звания ударника Иван Викторович был удостоен, как записано в этой книжке, за систематическую выработку не менее 110 % производственного задания при высоком качестве работы, за рационализаторские предложения по улучшению производства. При этом учитывалось строгое соблюдение установленного режима и правил трудовой дисциплины, а также активное содействие трудовому перевоспитанию заключенных.

Став ударником, Иван Викторович получил некоторые льготы. Первая из них — повышенный зачет рабочих дней (в результате этого в зоне он отбыл на 6 месяцев меньше полученного срока). А далее: размещение в более благоустроенных помещениях; снабжение полным комплектом рабочего обмундирования, обуви и постельных принадлежностей; право на улучшенное питание в столовой; возможность пользования газетами и журналами.

Портить отношения с лагерным начальством - себе вредить. Это Иван Викторович прекрасно знал. И все же однажды он сплоховал. А дело было так. Один из начальников попросил Ивана Викторовича как жестянщика-медника изготовить аппарат, вырисовывая на бумаге и сбивчиво объясняя устройство и назначение его частей. Иван Викторович слушал, а потом, поняв, не удержался: «Так бы и сказали, что вам нужен самогонный аппарат!» Можно себе представить, как отреагировал начальничек. И вскоре поступило распоряжение: Потешину И. В. быть готовым со всеми вещами к переезду на другой пункт. Было это в суровую северную зиму. Перед выездом Иван Викторович не растерялся, забежал в машинное отделение, умыл лицо и руки отработанным машинным маслом и вытер насухо. Ехать пришлось долго. Сопровождающий - в шубе и меховых унтах — стал замерзать от встречного ветра и мороза. А Иван Викторович сидит в короткой тужурке из солдатского сукна с воротником на «рыбьем» меху, уши у шапки опущены и за-

вязаны снизу. Только лицо становится все румяней и румяней. Так и выдержал испытание дорогой. Выстоял!

Зная условия жизни, заботился Иван Викторович о питании, чтобы избежать туберкулеза и цинги. Сестру свою, Лидию Викторовну, просил прислать ему посылку, в которую положить чеснока, свиного сала и барсучьего жира, а также шкурки пушных зверей для стелек в обувь и для обматывания в зимнее время ног. Жену же свою Иван Викторович в письмах убедил высевать на огороде курительный табак, самосад, как его называли в народе, выращивать, доводить его до нужных кондиций, а потом присылать ему в лагерь. Сам Иван Викторович никогда не курил, полученный же табак обменивал на пайку хлеба.

А на родине отца — на хуторе Медведково — жизнь тем временем текла не лучшим образом. Мать и бабушка терпят унижения. Для всех мы — «семья врага народа». Тогда это убийственное выражение было как приговор. К тому же в стране в 1940 году началось сселение хуторов, и наш хутор не стал исключением.

Дом на хуторе был большой, 140 кв. м, и, кроме матери, меня и бабушки, там жила семья папиного брата Федора с тремя детьми. Пока Федор Викторович был на финской войне, нас не трогали как семью красноармейца. Но 1 июня 1940 года Федор Викторович умер...

И вот наступило 25 сентября — роковой день в жизни хутора Медведково^¹.

Председатель колхоза привел бригаду, сам лично (как утверждают свидетели) взобрался на крышу светелки и стал отрывать обрешетку и бросать вниз жерди. Заревели дети на руках у матерей, почти одновременно закричали-заголосили две тещи: «Что же вы делаете, бандиты?!» Варвары опомнились, посовещались, и бригада удалилась хутора. Уходя, председатель пригрозил: «Чтобы дом был сломан!»

Половину дома Ивана Викторовича ломал сын его тещи — Дмитрий Николаевич Хентов. Привез из Ярославля приятелей, все переметили, разобрали и сложили в штабеля. Половину Федора Викторовича разобрали и перевезли в Саблуково, а семья его перебралась к родителям. Семья же Ивана Викторовича переехала в деревню Сайготово Шельшедомского сельсовета Большесельского района Ярославской области, а его половину дома продали в деревню Манцурово Ильинского сельсовета. Так вот и стали две семьи Потешиных гонимыми переселенцами на родной земле.

Из деревни Саблуково в тихие осенние вечера слышно было, как на развалинах бывшего хутора мяукала сбежавшая от хозяев из

нового жилья кошка. Мяукала то жалобно-просяще, то злобно-угрожающе, словно прося вернуть все, как было. Жизнь повернуть вспять еще никому не удавалось. Потом кошка пропала.

Но вернемся к Ивану Викторовичу. Прошло девять с половиной лет лагерных мытарств во благо социализма. На его имя выписывается временное удостоверение под № 5881 (вместо паспорта), которое было действительно один год. Дата выдачи — 12 апреля 1947 года, выдано лагерными органами Коми АССР, подписано начальником отдела милиции и начальником паспортного стола. С этим документом в апреле 1947 года и возвращается Иван Викторович к своей семье в деревню Сайготово Большесельского района Ярославской области.

С 10 мая по 20 декабря 1947 года он работает по найму в колхозе, ремонтирует сельхозмашины и инвентарь. А с 21 апреля 1948 года и до ухода на пенсию 15 октября 1960 года работает кузнецом 5-го разряда на Вареговском торфопредприятии в транспортном отделе службы пути. За отличную работу Иван Викторович неоднократно награждался почетными грамотами, был уважаем в коллективе.

Но душа не могла смириться с незаслуженным наказанием. В 1957 году Иван Викторович подает заявление на реабилитацию как невинно осужденный. Закрутилось казенное колесо в другую сторону.

20 марта 1958 года в справке № 44-У-38с председатель Ярославского областного суда Молодяков сообщает Ивану Викторовичу, что его дело президиумом областного суда прекращено. Таким образом, президиум через двадцать с лишним лет отменил постановление тройки УНКВД Ярославской области от 15 октября 1937 года, и дело в отношении Потешина И.В. прекращено за отсутствием состава преступления. Дело было сфабриковано, следствие проведено с грубым нарушением норм уголовного процесса. Арест произведен без санкции прокурора. Постановление об аресте, мера пресечения, сведения о предъявлении обвинения в деле отсутствуют.

В семейном архиве хранится разъяснение помощника прокурора области, младшего советника юстиции Москвина (от 14 апреля 1958 года, № 6-96), о льготах, которые имеют реабилитированные.

1. Получить заработную плату в размере двухмесячного оклада по последнему до ареста месту работы (кузнец-машиновед колхоза «Прибой» Тутаевского района).

2. Время пребывания в местах заключения реабилитированным зачесть в общий трудовой стаж.

* * *

Дополнить воспоминания Леонида Федоровича Потешина мне хочется рассказом об отце как о человеке, которого не сломила десятилетняя каторга. Несмотря на все лишения, он остался справедливым, жизнерадостным, энергичным, не растерявшим чувства юмора. Даже после десятилетнего отсутствия он пришел в семью с шуткой. Поздним апрельским вечером постучался в дом, где жили его жена, дочь и теща, и попросился переночевать. Это был послевоенный 1947 год. Люди в деревнях были добрые, открытые, с сочувствием относились друг к другу и никогда не отказывали незнакомым в ночлеге. У нас в деревне даже была установлена очередность, в каком доме можно сегодня переночевать. На стук отца вышла мама и после заданного вопроса так разволновалась от знакомого голоса, что, ничего не ответив, вернулась в дом. И только теща открыла дверь зятю. Отец привез с собой свежие огурцы, по тем временам в апреле это была редкость.

Отец не казался обиженным или оскорбленным, не замкнулся к своей «скорлупе», он продолжал общаться с родственниками, навещал тетушек в Тутаеве, друзей в Ярославле и сестру в Ленинграде. Вот что рассказала сестра о встрече отца с ее мужем. Когда отец пришел к ним, Георгий был в бане. Отец попросил у сестры тазик, мочалку, полотенце. Входит в баню, спрашивает разрешения помыться, раздевается, наливает воды и начинает мыться. Георгий, присмотревшись, воскликнул: «Ванька! Ты?» И обнялись двое обнаженных мужчин, два усача - Георгий и Иван. Об отце говорили, что любил Иван Викторович что-то этакое выкинуть.

2 августа — Ильин день, престольный праздник, в деревне Саблуково собирались все родственники, и там отец был желанным гостем. Приходил с шуточками, прибауточками, со смехом, был любимцем застолья, при его появлении обязательно звучала тогда модная песенка.

Дядя Ваня - хороший наш, пригожий,

Дядя Ваня - всех юношей моложе,

Дядя Ваня - известный наш чудак,

Без дяди Вани мы ни на шаг.

В ритуал таких встреч обязательно входила прогулка на место, где был хутор Медведково. Отец по оставшимся фундаментам, по камням-валунам, по заросшим ямам рассказывал нам, где стояли дом, двор, амбар, рига, колодец, погреб, конюшня, где был огород, пасека. Тогда, в 50-х и 60-х годах, сохранились еще полузасохшие вековые березы, липы, кустарники желтой акации. Позже мы с Леонидом Федоровичем составили план хутора Медведкова. С каким восторгом отец говорил об обильных августовских росах и

плотных белых туманах над родными лугами и полями. Однажды при знакомстве с мужем племянницы он воскликнул: «Сколько бы мы овса вырастили с такими ребятами!» Знать, не мог он забыть свои поля с колосящимися хлебами, пойменными лугами, с сеялками, веялками, молотилками и токами.

Можно понять отца, как не хватало ему всего этого на чужбине, и как велико было желание вернуться, что он псе вытерпел, выстрадал, — и вот живет теперь полноценной жизнью.

Спустя год после его возвращения у меня появился братик Виктор, через четыре года братик Владимир. Отец покупает маленький домик, обмазанный глиной, в поселке Варегово, затем на этом месте строит дом в три окна. На восемнадцати сотках земли он вырастил сад, где 30 фруктовых деревьев, ягодные кусты, стоят ульи. В нашей семье корова, поросенок, куры. А какие свиные окорока отец делал! Пальчики оближешь. В широком деревянном ушате в спецрассоле свиной окорок лежал несколько дней, затем в русской печи над противнем, подмешенный на треногу, коптился на ольховых опилках. После остывания его обмазывали ржаным тестом и запекали в русской печи, получался варено-копченый окорок. Отец коптил зеркального карпа, которого разводили в вареговских прудах. Помогал соседям: забивал осенью бычков, поросят, отбивал косы (это не каждый мужчина может), ремонтировал ведра, паял, лудил, точил пилы. В общем, был мастер на все руки, всем добрым людям помощник.

Тема 1937 года была закрыта для обсуждения в семье, и только в, 80-х годах, в общении с моим мужем, отец ему что-то рассказывал. Чуть захмелев, наклонив, обхватив свою лысую голову ладонями, вероятно, под грустные воспоминания запевал песню репрессированных.

Я помню тот Ванинский порт

И вид парохода угрюмый,

Когда мы вступали на борт

В холодные, мрачные трюмы.

И с тех пор эта песня вошла в репертуар наших застолий.

2 августа 1976 года отец в последний раз навестил свою малую родину, видимо, чувствовал, что расстается с жизнью.

26 ноября 1976 года в возрасте семидесяти двух лет от острой сердечной недостаточности отец скончался. Захоронен он на новом кладбище церкви села Ильинского Тутаевского района Ярославской области, рядом с матерью, в родовой ограде, которую он сделал сам же после возвращения из Кулоя.

Сложна и тяжела была его жизнь, но не напрасна. Он оставил светлую память о себе детям, внукам и всем, с кем общался.