Е.Г. Боннэр. Лекция при вручении премии Ханны Арендт, 2000
Я была воспитана советской школой с обязательным обществоведением и историей КПСС, а позже в медицинском институте с философией (конечно же, марксистко-ленинской) и политэкономией. Я не задавалась вопросом, есть ли в них хоть крупица истины. И сдав экзамены, без которых нельзя получить аттестат зрелости или стать врачом, тут же все забывала.
Потребовалось много лет, чтобы понять, что, не пойдя дальше этой официальщины, я отринула важнейшую, может быть, фундаментальную часть общечеловеческой культуры, оказалась человеком без мировоззрения.
Я говорю о себе, потому что я не исключение. Таково большинство людей в поколении моих родителей и моем. Мы жили и росли в атмосфере тотального страха, часто даже не понимая этого. В моем классе было 23 ученика, у 11 были арестованы родители. «Террор – истинная сущность данной формы правления» – писала Арендт о тоталитаризме.
Смерть Сталина и крах тоталитаризма не привели к исчезновению страха. Он как бы врос в гены, перешел на следующие поколения. Поэтому в СССР никогда не было студенческого движения. В целом наше общество осталось обществом без мировоззрения (я говорю не о государственной идеологии – теперь ее нет и не надо!), но об отсутствии моральных критериев, способности отличать истину от лжи. Добро от зла, наконец.
И только одиночки, люди типа Сахарова смогли выработать для себя если не мировоззрение, то некую космологически цельную и гуманистическую картину мира, начисто отвергая любую ложь.
Читать Арендт и сегодня страшно. Общая картина сходства двух режимов хорошо известна. О Гитлере: «был феноменально лживым… отсутствие чувства реальности… равнодушие к фактам» (Хейден). О Сталине: «Отвращение к правде жизни…равнодушие к реальному положению дел» (Хрущев). В Германии: «Фюрер всегда прав». В СССР: «Партия не ошибается». Гитлер: «Нация или победит, или должна вся погибнуть». В СССР: песня «Смело мы в бой пойдем за власть советов и как один умрем в борьбе за это». Лагеря уничтожения и концентрационные лагеря. В одних – газ. В других не тратились даже на это – было достаточно голода и холода.
Однако в Германии (если не еврей) блюли юридическую судебную процедуру. У нас расстреливали сразу после 15-минутного заседания Тройки. А иногда до него. Мой дядя был расстрелян 20 декабря 1937 года, а приговор ему вынесен 31 декабря. Я прочла десятки дел коминтерновцев, сослуживцев моего отца. Во всех – 15 минут и расстрел. Потрясающе сходство двух карательных систем – СС и НКВД, и в том, что они были выше закона, и в том, как для них отбирались будущие сотрудники. Но в Германии пропаганда – это откровенное провозглашение цели – мы – высшая раса, уничтожение всех недочеловеков, порабощение других. Гиммлер говорил: «У нас одна задача – продолжать расовую борьбу без всякой жалости… Мы никогда не позволим, чтобы великолепное оружие – страх – постепенно поблек, и будем обогащать его новым смыслом». В СССР в это время провозглашался интернационализм, и из всех репродукторов неслись песни о дружбе народов (не потому ли так легко распался Союз, что это была ложь?). Вместо слова «еврей» употребляли эвфемизмы – вроде космополитов, убийц в белых халатах, сионистских наймитов или буржуазных националистов, когда речь шла не об евреях. И у всех этих призывов и следующих за ними кровавых дел была поддержка населения.
Один из ключевых выводов Арендт: «Тотальность террора обеспечивается массовой поддержкой». Он согласуется с более поздним замечанием Сахарова: «Лозунг «Народ и партия едины», украшающий каждый пятый дом, не вполне пустые слова».
Сегодня тотальный государственный террор представляется невозможным. Но по-прежнему актуальны слова Арендт «пропаганда – единственный и, может быть, наиболее важный инструмент тоталитаризма при общении с нетоталитарным миром». Если слово «пропаганда» заменить словом «ложь» и добавить, что она еще шире используется внутри страны, то это и будет главным в характере власти СССР и России за последние почти полвека. Инерция лжи оказалась сильней даже инерции страха.
Мы жили и продолжаем жить в государстве тотальной лжи. Самая большая ложь называть Россию демократическим государством. Едва создавшийся механизм выборов был разрушен последовательно выборами в Чечне во время первой чеченской войны, выборами Ельцина в 1996 году, когда все решала не воля избирателей, а финансы. Далее произошло назначение наследника, и, кроме денег, основным избирательным рычагом стал так называемый «административный ресурс», т.е. прямое давление власти. Выборные махинации легко распространились на губернаторские и местные выборы. А где нет выборов, там -по определению – нет демократии. Когда речь идет о Белоруссии, с этим согласны все, но сказать подобное о России боятся.
Вертикаль власти, выстраиваемая президентом – разделение России на 7 округов, унификация конституций национальных республик, изменение способа формирования верхней палаты федеративного собрания, ограничение ее функций и создание государственного совета – выдается за стремление упорядочить деятельность государственных органов. Но эти преобразования ведут к неограниченной власти президента и фактически превращают многонациональную Россию из государства федеративного в жестко централизованное, унифицированное. И разрушают действующую конституцию.
Одновременно идет процесс назначения на высокие государственные должности людей из органов, т.е. из КГБ-ФСБ. Еще одно явление последних лет – ряд арестов и судебных процессов, отдающих беззаконием. Это дела американского бизнесмена Поупа, дипломата Михайлова, журналиста Пасько, офицера Никитина и другие. И явно спровоцированное дело Андрея Бабицкого. А при этом ни одно политическое убийство последних лет не раскрыто.
Опасно и пронизанное ложью явление – огосударствление средств массовой информации под предлогом финансовых нарушений и борьбы с коррупцией. Однако создается впечатление, что, разрушая одни холдинги и тресты, государство под своим контролем создает другие – более мощные и еще более коррумпированные. И если о центральном телевидении – о Березовском и Гусинском, преследование которых носит явно антисемитский оттенок, знает весь мир, то о том, что творится с масс-медиа на периферии, мало кто слышал. А там подобные дела слишком часто кончаются кровью, чтобы считать это случайностью. Похоже, в скором времени в России не останется независимых от государства средств массовой информации. Вместо них будет только недавно опубликованная Доктрина информационной безопасности.
Но главная беда и позор новой России – это две чеченские войны и фактический геноцид чеченского народа. Им предшествовала массированная античеченская пропаганда. На фоне широко бытовавшего в СССР и в России презрительного прозвища «чучмек» для всех неславянских народов появился новый этнический термин «лица кавказской национальности», и не только на улице, в «массах», но и в официальных документах.
Первая война была нужна Ельцину для поднятия его рейтинга, а его окружению для много миллиардного воровства и обогащения. Она обернулась полным разрушением почти миллионного современного города Грозный, трехстами тысячами беженцев и ждущими своего Нюренберга зверствами военщины в Самашки и других деревнях. Война унесла почти сто двадцать тысяч жизней мирных жителей, российских солдат и чеченских бойцов. Называлось это «Восстановлением конституционного порядка». Западные лидеры (друг Билл, друг Гельмут и все остальные), приняв это название за правду (или сделав вид – ложь ведь заразительна, как чума), сочли возможным прибыть в разгар войны в Москву на парад, посвященный пятидесятилетию победы в мировой войне.
Вторая война понадобилась наследнику первого президента России. Необъяснимый поход Хаттаба и Басаева на Дагестан и, что важнее, взрывы жилых домов (я не знаю их природы, но психологически это был современный аналог поджога Рейхстага) обеспечили этой войне почти всероссийскую поддержку, и лично Путину всенародную любовь и безальтернативные выборы. Теперь война носит новое приличное название «Борьба с международным терроризмом». Запад вновь верит (или не очень верит). Но, делая вид, что защищает права человека, принимает ни к чему не обязывающие решения на своих высоких форумах вроде Евросовета и как будто ждет «окончательного решения».
Я понимаю, что говорю опасные и требующие ответственности слова. Но ковровые бомбежки, ежедневные зачистки, фильтрационные лагеря, никем не сосчитанные погибшие дети, женщины и старики, тысячи беженцев, умирающих от холода и голода под открытым небом и в палаточных лагерях! Если это не геноцид, то что это? А Россия в этих двух войнах потеряла свою едва народившуюся демократию!
До двух чеченских войн была афганская. Начал ее СССР, а уйдя из Афганистана, оказался как бы ни при чем. А там и по сей день полыхает раздутое им пламя войны. Но свою причастность к этой трагедии СССР зафиксировал в бронзе. Все участники ее в России и в странах бывшего СССР награждены медалью, на которой выгравировано «Воину-интернационалисту от благодарного афганского народа».
Невыносимо, непереносимо то количество лжи, которое вливалось и вливается в сознание людей в ходе этих войн, при производственных и других катастрофах и в повседневной жизни в России, как и ранее в СССР в годы сталинщины и в посттоталитарный период. Никакие слова правды противостоять ее тотальности не могли и не могут. Однажды в разговоре о Пражской весне молодой человек сказал «Это было, когда чехи на нас напали».
Воспитанное на лжи, вскормленное ею общество не способно к взрослению, к ответственности. Это подростковое общество со всеми его особенностями – с лидером и подражанием ему, агрессивностью и обидчивостью, лживостью и доверчивостью. В литературе оно описано Голдингом в «Повелителе мух». У Арендт – это «массы».
Те, кто осознавал это интуитивно, бежали лжи гуманитарных профессий, и уходили в конкретные профессии (инженеры, врачи, музыканты). Когда стало возможно – в эмиграцию. Моя мать, профессиональный партработник, в 1933 году пошла учиться, чтобы стать архитектором. Это не спасло от террора. Арестованная в 1937, она проектировала бараки для заключенных, потом вместе со своими товарками по лагерю их строила.
Когда тоталитарный режим пал – со смертью Сталина, после Оттепели, доклада Хрущева, после шестидесятников – настала эра диссидентов. И среди них оказалось непропорционально много физиков, математиков, инженеров, биологов, но почти не было историков, и я не знаю ни одного философа. Но диссиденты – это единицы – несколько сот людей на страну, распростертую тогда на одной шестой части планеты. Трудно сказать, было ли у них мировоззрение, но мироощущение было отличное от миллионов других людей. Спасительное мироощущение, которое давало силы отринуть ложь, сохраняло чувство самоуважения, без которого нет уважения к другим и к жизни вообще, и, в конечном счете, приносило ощущение счастья. Почему это дано далеко не всем? Говорят – совесть! Но только для немногих совесть – высшая экзистенциальная ценность. Для большинства это химера, и, как известно из Истории, от нее с легкостью освобождаются.
В преамбуле к своей Конституции Сахаров писал: «Цель народов СССР, его органов власти – счастливая, полная смысла жизнь, свобода материальная и духовная, благосостояние, мир…». Я не знаю, каковы цели органов власти России. Но за десятилетие после Сахарова у ее народов счастья не прибавилось, хотя он сделал все, что в человеческих силах, чтобы страна встала на путь, ведущий к этой цели. И он прожил достойную и счастливую жизнь.
Ханне Арендт посчастливилось родиться еврейкой, и это гарантировало ей безошибочность в выборе жизненного пути в Германии 20-30 годов. Ей посчастливилось быть влюбленной и писать докторат о святом Августине и о любви. Она смогла в истории жизни женщины-еврейки 18 века почувствовать параллели собственной судьбе, и написала книгу, адресованную женщинам наших дней. Ей хватило мужества в 50-омгоду писать о тождестве двух кровавых режимов, когда почти все интеллектуалы Запада затыкали уши при словах о сталинском терроре. Она, как Орфей, спустившийся в царство мертвых ради своей любви к Эвридике, вошла в исторический и политический материал, который и по сей день вызывает почти космический ужас, чтобы оставить нам книгу «Истоки тоталитаризма» как урок и как предупреждение.
«Общая газета», декабрь 2000