Всю вторую половину XX века мир жил «после Второй мировой войны». После Холокоста, фашизма, Хиросимы, после самой масштабной и действительно охватившей весь мир войны.

 

Была создана система международных отношений, международного права, призванная предотвратить подобные разрушительные события и кровопролитие в будущем.

 

Система ООН и международное право, включая идеологию прав человека, стали реакцией на фашистские и коммунистические режимы, террор и массовые убийства, совершенные репрессивной государственной машиной.

 

Сегодня почти невозможно представить себе войну между крупными мировыми державами по схеме «страна против страны, военный блок против военного блока»: фронты, наступления, контрнаступления. После 1945 года только около 10% войн были войнами в классическом понимании этого слова.

 

Военное противостояние в мире, однако же, не исчезло. Более того, оно, похоже, нарастает с новой силой. Но характер конфликтов, состав участников, идеология войн меняются принципиально.

 

Войны в Югославии и в Ираке показали несостоятельность ООН, как системы предотвращения военных конфликтов. Стремительно уходит в прошлое понятие «суверенитета» как главного правового фокуса международных отношений. Признаешь чужой суверенитет – не применяй военную силу, не признаешь – объявляй войну… Этот принцип со всей очевидностью больше не работает.

 

Идеология сопровождала войну всегда. Но во время советско-финской войны СССР, «освобождая» людей труда и поддерживая спешно созданное советское карело-финское правительство, официально объявил войну Финляндии. А в 1999 году страны НАТО, напротив, не объявляли войны Югославии, ровно как не последовало объявления войны в 2008-м между Россией и Грузией.

 

Устав ООН фактически допускает только ответные военные действия. Для инициативных необходимо такое единодушие мирового сообщества и в особенности стран–постоянных членов Совета Безопасности, какое на практике почти невозможно. Но реальная политика оказывается сильнее правовых норм: войны по-прежнему ведутся. Причем в отношении них нет понимания, какие правовые нормы обязаны соблюдать воюющие стороны.

 

Международное сообщество избегает браться за решение очевидной правовой проблемы, и в итоге понятия войны и мира опасно размываются. Даже на уровне лексики вместо войны в обиход входят понятия «вооруженный конфликт», «гуманитарная интервенция», «принуждение к миру» и т.п.

 

То же происходит и на национальном уровне. Российские власти предпочли почти 10 лет вести «контр-террористическую операцию» (которая, согласно букве закона, «кратковременна и локальна») в целом регионе, но не объявлять военного положения. А грузинское руководство, отдав приказ воинским частям наступать на Цхинвали, назвало это «наведением конституционного порядка» (совсем как Россия в первую Чеченскую войну).

 

С другой стороны, государства, ведущие «новые» войны, все больше стремятся доказать (и не только на словах), что мирное население подвергается минимальной опасности, что они соблюдают нормы гуманитарного права, и одновременно обвиняют противника в грубом их попрании. Россия и Грузия буквально соревновались, стремясь доказать, что именно противник виновен в массовых нарушениях гуманитарного права в ходе «августовской войны» 2008 года.

 

Тут можно было бы даже заговорить о гуманизации войны в XXI веке, если бы в разных точках земного шара параллельно с войнами «за мир» и «конституцию» не происходили бы действия, сопровождающиеся риторикой, характерной для традиционной войны (полное «уничтожение противника», «война до победного конца» и т.п.). Это «война с терроризмом».

 

Почти все вооруженные сепаратистские или политические движения (оправданно или нет) объявляются террористическими. Все конфликты, которые не развиваются по принципу государство против государства, автоматически становятся частью этой «войны с терроризмом». Причем формально это тоже не война: у государств в ней нет противника – субъекта международного права.

 

Возникает все тот же правовой конфликт: применять военное право вроде бы нельзя - не «война», а жестко соблюдать ограничения, сформулированные для полицейских операций в ходе таких конфликтов технически невозможно. Результат – фактический правовой вакуум.

 

Кто такие заключенные Гуантанамо – военнопленные? Кто иностранные граждане, арестованные за совершение уголовных преступлений? Какие правовые ограничения действуют на Северном Кавказе? Правозащитники ответят: все. Власти постараются уйти от ответа, а про себя (в устных и закрытых письменных приказах) ответят: те, что мы сочтем приемлемыми… А дальше характер «зачисток» и пыток в Афганистане и Чечне, Гуантанамо и, скажем, Чернокозово зависит только от степени привитого воспитанием гуманизма (или его отсутствия).

 

Общество тоже дезориентировано. Пропаганда внушает, что террористы перешли грань добра и зла, и за этим утверждением угадывается вывод: против террористов, тех, кого назовут таковыми, все средства хороши. «Все средства» – это не только уровень жестокости, но и пренебрежения правовыми нормами.

При этом движения, ведущие вооруженную борьбу (от ЭТА до Аль-Каиды), получают идеологические дивиденды от этой ситуации.

 

– Вы уголовники,– говорят государства.

 

– Нет, мы борцы за свободу (халифат, коммунизм), – отвечают боевики.

 

– Тогда вы должны соблюдать хотя бы правила ведения войны,– вставит свое слово какой-нибудь гуманист.

 

– Но нас не признают «стороной» в этой войне. Иначе давайте вести переговоры.

 

– Мы не ведем переговоров с террористами, – отвечают государства.

 

Круг замкнулся.

 

Если мы хотим предотвращать войны и военные преступления, наказывать военных преступников, отличая их от комбатантов вообще, настаивать на ценности права, наконец, если мы отстаиваем цивилизацию против варварства, то четкое понимание того, что такое война, принципиально необходимо для безопасности, соблюдения прав, а, возможно, и выживания.

 

Право не может, не должно быть застывшей, законсервированной системой. Когда право не развивается вслед за изменениями социальных и межгосударственных отношений, приближается порог войны всех против всех, в которой нет безопасности ни для пленных, ни для «гражданских», ни для женщин, детей и стариков.

 

Модернизации права предшествует понимание социальных и политических изменений. Поэтому сегодня нам кажется крайне важным углубленное обсуждение того, что же такое современная война.